Мария в поисках кита
Шрифт:
Пристроить самолетное кресло тоже не составило бы большого труда, по вечерам в нем сидела бы Марлен. Но что делать с глазами из-под черной, с несколькими светлыми бликами каски?
Я не знаю.
Знаю только, что неприязнь к ним не прошла, совсем напротив — усилилась. Но теперь к неприязни добавляется еще и совершенно иррациональный ужас. Который испытывает любой, застигнутый врасплох, человек: «Вас снимают скрытой камерой, улыбнитесь».
Улыбаться мне совсем не хочется, я швыряю открытку на стол и отступаю на шаг назад. Некоторое время ВПЗР изучает ее, но в руки почему-то не берет.
— Мрачновато, — наконец изрекает она.
— Да уж, ничего хорошего.
— Именно это ты нашла
— Это я нашла у себя в кармане. И я понятия не имею, как оно там оказалась. И я понятия не имею, что оно может означать.
— Только то, что написано. — ВПЗР улыбается мне гаденькой улыбкой. — «Он следит за тобой». Если я правильно перевела… Я правильно перевела?
— Да. И кто же этот «он»?
— Ты у меня спрашиваешь? Откуда же мне знать… Но вряд ли это относится к женщине, о которой ты меня расспрашивала…
— Это… угроза?
— Это больше похоже на предупреждение. Э-э… о возможной угрозе.
— Вас, я смотрю, это нисколько не взволновало.
— Я не так впечатлительна, как ты. — В устах ВПЗР это звучит как «я не такая мнительная идиотка». — И потом… Открытка ведь нашлась у тебя в кармане. Не у меня. Следовательно, и речь идет о тебе. Нет?
Некоторое время я молчу, перебирая в уме все, что может относиться к местоимению «он». Первое, что приходит в голову: Кико (сумасшедший), Маноло (мертвый), труп на втором этаже букинистического… впрочем, труп можно и опустить, признаки пола на нем особенно не просматривались. Далее следуют джукбокс, автомат для продажи напитков и сладостей, автомат с сигаретами, бойлер, прилавок; любой из стульев, любой из столов, пол, потолок, компьютер ВПЗР (на нем я задерживаюсь чуть дольше, чем на всем остальном), аппарат для приготовления кофе… Нет-нет, лучше обозвать аппарат «кофемашиной» (женский род), и пугающий своей длиной список станет короче хотя бы на одну позицию.
Что еще?
Коты (не-кошки), катера (не-лодки), собор, океанариум, маяк, оба камина (в доме Игнасио и на маяке), а-а… — и любой из домов тоже, если брать их по отдельности. Садовый гном (тот, что оказался в куртке), кактус, еще один гном — на этот раз по-китайски бесхитростный, «Wanderer-Werke», телескоп на смотровой площадке…
Рассортировать, классифицировать и выстроить в алфавитном порядке. Контрабандно вынести из башки ВПЗР все металлические коробки, вытряхнуть из них ее слова и заполнить своими. В коробку с бывшим «свингером» поместятся джукбокс, кактус и оба гнома — они даже могут посвинговать на пару под «Little Jazz Alternate Take», в недрах джукбокса наверняка найдется эта штучка… А не-лодкам с не-кошками на борту достанется водная гладь бывшего «хереса», — вот только где хранить все это? Моя голова не предназначена для такого количества слов, она пухнет и вот-вот взорвется…
— Тебе нехорошо? — участливо спрашивает ВПЗР.
— Все в порядке.
— У тебя кровь.
— Кровь?
— Кажется, у тебя пошла кровь из ушей.
ВПЗР осторожно подносит к своему правому уху указательный и средний пальцы, то же самое делаю я. Наощупь ничего необычного, да и на подушечках все чисто, ни единого следа.
— Вроде все в порядке, — неуверенно говорю я.
— Не все. Но если тебе это не мешает…
Равнодушие к ближнему — одна из основных черт ВПЗР.
Она грешила этим задолго до Талего, теперь же все приобрело гипертрофированные масштабы. И отношение ко мне ничуть не лучше, чем отношение к мертвецу из океанариума. Ну разве что…
— Нет, это мешает мне, — неожиданно заявляет ВПЗР. — Смотреть на тебя не слишком приятно. С этой кровью… Пойди, что ли, смой ее. Хотя бы в туалет. Первая дверь по коридору налево.
— Хорошо.
В туалет при кафе я еще не заходила.
И лучше бы мне было не заходить вообще, — первая
Нет, он не производит впечатление клоаки, — все очень чисто, почти стерильно. Все выглядит совсем не так, как в придуманных туалетах, которые любит живописать в своих романах ВПЗР. Там и шагу не ступишь, чтобы не наткнуться на какую-нибудь концептуальную срань — вроде истерзанного и разорванного на отдельные листы Ницше. Когда-то Ницше был увесистым томом в жестком переплете, теперь же ошметки Заратустры и «Воли к власти» висят на ржавом гвозде вместо туалетной бумаги. Двери кабинок исписаны многомудрыми изречениями из Библии (синий маркер), кусками из интервью «Битлз» журналу «People» (красный маркер) и выдержками из поваренных книг (нечто трудноуловимое, то ли кровь, то ли дерьмо). Прямо под библейскими стенаниями (черным маркером) нанесены изображение эрегированного члена и пара цитат из песен Джима Мориссона. И пара цитат из песен Эллы Фитцджеральд, что-то на манер «ю лайк потато энд ай лайк потэйто, ю лайк томате анд ай лайк томэйто» , ту же песню исполнял Луи Армстронг, но акцент почему-то делается на Элле. Разница между мужским и женским невелика, всего-то одна буква, не меняющая значение слова, но меняющая его произношение; к разрыву это не приводит, всего лишь — к легкому недопониманию.
потато — потэйто
томато — томэйто
ванилла — ванэлла, let's call the whole thing off, —
давай отзовем все это, не будем заморачиваться.
В туалете при кафешке пахнет ванилью, но не настоящей (vanilla), а эссенцией или освежителем (vanella?). Раковина блещет девственной чистотой, жидкое мыло даже никем как следует не распаковано, и на зеркале нет не единого пятна.
Зеркало — вот что меня напрягает, несмотря на его ухоженность.
Не потому, что я вижу в нем себя и что-то темное, похожее на кровь, в районе уха. А потому, что я вижу в нем не одну себя.
Целых шесть.
Большое зеркало разделено на шесть секций с зеркалами поменьше, кто только придумал эту хреновину? Очевидно, тот, кто придумал снабжать зеркалами музыкальные шкатулки. Так и есть: зеркало над раковиной — точная копия зеркального задника в шкатулке, разница лишь в масштабах. Этого зеркала и того.
Меня и слепой балеринки.
Стоит только подумать об этом, стоит только сопоставить, как моя левая нога начинает подрагивать, притопывать по кафельному полу, ну нет!.. Между мной и балеринкой — мало общего, я живая (potato), а она — мерзкий механизм (potahto?). Я прекрасно вижу (tomato), а ее глаза стерты (tomahto?), разница между мерзким механизмом и человеком из плоти и крови
Настоящей меня больше нет, хотя я отражаюсь во всех шести зеркалах.
Настоящей — нет, есть Сумасшедшая из головы писателя, такой же мерзкий механизм, как и чертова слепая балеринка. Мне нужно стереть кровь, чтобы она никого не раздражала своим видом? Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!..
Я открываю кран на полную мощность, из него хлещет холодная вода, от которой стынут кончики пальцев. Сама же процедура со стиранием крови несколько затягивается — только потому, что кровь давно высохла. Вывод напрашивается сам собой: она появилась не сейчас. Не тогда, когда я разговаривала с ВПЗР и думала о том, как бы половчее опустошить ее набитую миллионом слов, вероломную и гнусную башку. Но когда?