Мария

Isaacs Jorge

Трусливое сердце! Неужели ты не мог дать себя поглотить тому огню, который, плохо скрываемый, мог поглотить ее? Где она теперь, когда ты больше не пульсируешь; когда дни и годы проходят надо мной, не давая мне понять, что я владею тобой?

Выполняя мой приказ, Хуан Анхель на рассвете постучал в дверь моей комнаты.

–Как утро?
– спросил я.

–Мала, мой господин; дождь хочет.

–Ну что ж. Иди на гору и скажи Хозе, чтобы он не ждал меня сегодня.

Открыв окно, я пожалел, что отправил маленького черного человечка, который, посвистывая и напевая бамбук, вот-вот должен был войти в первый участок леса.

С гор дул холодный, не по сезону,

ветер, раскачивая кусты роз, колыхая ивы и отвлекая от полета пару странствующих попугаев. Все птицы, составляющие роскошь фруктового сада по утрам, замолчали, и только пеллары порхали на соседних лугах, приветствуя своей песней грустный зимний день.

Через некоторое время горы скрылись под пеленой проливного дождя, который с нарастающим грохотом уже несся по лесу. Через полчаса мутные, громогласные ручьи побежали вниз, прочесывая стога сена на склонах по ту сторону реки, которая, вздувшись, гневно гремела и виднелась в дальних расселинах, желтоватая, переполненная и мутная.

Глава XVII

Прошло десять дней после этого неприятного разговора. Не чувствуя себя в силах выполнить пожелания отца относительно новых отношений с Марией и болезненно переживая предложение жениться, сделанное Карлом, я искал всевозможные предлоги, чтобы уехать из дома. Эти дни я проводил то в своей комнате, то во владениях Жозе, часто бродя пешком. Моим спутником в прогулках была какая-то книга, которую я никак не мог дочитать, мое ружье, которое так и не выстрелило, и Майо, который постоянно меня утомлял. В то время как я, охваченный глубокой меланхолией, коротал часы, затаившись в самых диких местах, он тщетно пытался задремать, свернувшись калачиком в лиственной подстилке, откуда его вытаскивали муравьи или муравьи и комары заставляли его нетерпеливо подпрыгивать. Когда старику надоедало бездействие и молчание, которые он, несмотря на свои недуги, не любил, он подходил ко мне и, положив голову на одно из моих колен, ласково смотрел на меня, а потом уходил и ждал меня в нескольких шагах от дома, на тропинке, ведущей к дому; И в своем нетерпении проводить нас в путь, когда ему удавалось уговорить меня следовать за ним, он даже делал несколько прыжков с радостным, юношеским энтузиазмом, в которых, забыв о своем самообладании и старческой серьезности, он мало преуспел.

Однажды утром мама вошла в мою комнату и, сидя у изголовья кровати, с которой я еще не встал, сказала мне:

–Этого не может быть: ты не должен так жить дальше; я не доволен.

Поскольку я молчал, он продолжил:

–То, что ты делаешь, это не то, что требовал твой отец; это гораздо больше; и твое поведение жестоко по отношению к нам, и еще более жестоко по отношению к Марии. Я была убеждена, что ты часто ходишь к Луизе, потому что там к тебе очень привязаны; но Браулио, пришедший вчера вечером, сообщил нам, что не видел тебя пять дней. Что вызывает в тебе эту глубокую печаль, которую ты не можешь сдержать даже в те немногие минуты, когда проводишь в обществе семьи, и которая заставляет тебя постоянно искать уединения, как будто тебе уже неприятно быть с нами?

Ее глаза наполнились слезами.

Мэри, мадам, – ответил я, – он должен быть совершенно свободен принять или не принять тот жребий, который предлагает ему Чарльз; и я, как его друг, не должен обманывать его в надеждах, которые он, по праву, должен питать, что его примут.

Так я, не сдержавшись, выдал самую невыносимую боль, терзавшую меня с той ночи, когда я узнал о предложении господ М***. Перед этим предложением для меня ничего не значили роковые прогнозы врачей относительно

болезни Марии, ничего не значила необходимость разлуки с ней на долгие годы.

–Как Вы могли себе такое представить?
– Она видела вашего друга всего два раза, один раз, когда он был здесь несколько часов, и один раз, когда мы ездили в гости к его семье.

–Но, дорогой мой, осталось совсем немного времени, чтобы то, о чем я думал, оправдалось или исчезло. Мне кажется, что стоит подождать.

–Вы очень несправедливы, и вы еще пожалеете, что так поступили. Мария, из чувства собственного достоинства и долга, зная, что она умеет владеть собой гораздо лучше, чем вы, скрывает, что ваше поведение заставляет ее страдать. Мне трудно поверить в то, что я вижу; я поражен, услышав то, что вы только что сказали; я, который думал доставить вам большую радость и исправить все, сообщив вам то, что Мейн рассказал нам вчера при расставании!

–Скажи, скажи, – умолял я, приподнимаясь.

–Какой смысл?

–А разве она не всегда будет… разве она не всегда будет моей сестрой?

–Или может ли человек быть джентльменом и делать то, что делаете вы? Нет, нет, это не для моего сына! Ваша сестра! И вы забываете, что говорите это тому, кто знает вас лучше, чем вы сами! Ваша сестра! И я знаю, что она любила вас с тех пор, как спала с вами обоими на моих коленях! И теперь вы верите в это? Теперь, когда я пришел поговорить с вами об этом, напуганный страданиями, которые бедняжка бесполезно пытается скрыть от меня?

–Я ни на минуту не дам Вам повода для такого неудовольствия, какое Вы мне высказали. Скажите мне, что я должен сделать, чтобы исправить то, что вы нашли предосудительным в моем поведении.

–Не хочешь ли ты, чтобы я любил ее так же сильно, как тебя?

–Да, мэм; и это так, не так ли?

–Это будет так, хотя я и забыла, что у нее нет другой матери, кроме меня, и рекомендации Соломона, и доверие, которого он считает меня достойной; ведь она заслуживает этого и так любит тебя. Доктор уверяет, что болезнь Марии – не та, которой страдала Сара.

–Он так сказал?

–Да; ваш отец, успокоившись на этот счет, просил меня сообщить вам об этом.

–Так могу ли я снова быть с ней, как раньше?
– спросил я в бешенстве.

–Почти…

–О, она меня извинит, вы так не думаете? Доктор сказал, что опасности нет?
– Я добавил: "Необходимо, чтобы Чарльз знал об этом".

Мама странно посмотрела на меня, прежде чем ответить:

–А почему это должно быть скрыто от него? Я считаю своим долгом сказать вам, что вы должны сделать, так как господа М*** приедут завтра, как они объявили. Скажите Марии сегодня днем. Но что Вы можете сказать ей такого, что оправдало бы Вашу отлучку, не нарушая приказа отца? И даже если бы вы могли сказать ей о том, чего он от вас требует, вы не могли бы оправдаться, ибо есть причина того, что вы делали все эти дни, которую из гордости и деликатности вы не должны открывать. Это и есть результат. Я должен рассказать Марии об истинной причине вашего горя.

–Но если так, если я легкомысленно верил в то, во что верил, что она обо мне подумает?

–Он будет считать, что вы менее больны, чем считать себя способным на непостоянство и непоследовательность, более одиозную, чем что-либо другое.

–Вы правы до определенного момента; но я прошу вас не говорить Марии ничего из того, о чем мы только что говорили. Я совершил ошибку, которая, возможно, заставила меня страдать больше, чем ее, и я должен ее исправить; я обещаю вам, что я ее исправлю; я требую только два дня, чтобы сделать это как следует.