Марийкино детство
Шрифт:
Марийка перестала бегать на улицу, потому что у них с матерью не было ключей от дверей. Она боялась, что, если она выйдет погулять хоть на минутку, докторша тем временем выбросит их вещи и не пустит больше в квартиру.
Доктор, пожалуй, сердился на них меньше, чем докторша и Катерина. Один раз Марийка слышала, как он сказал в столовой:
– Оставьте их в покое. Выло бы хуже, если б к нам вселили рабочее семейство с полдюжиной ребятишек.
Доктор даже начал разговаривать с Полей. Встретив её как-то на лестнице, он спросил, где она работает и сделала ли себе прививку против брюшного тифа. Но докторша всё ещё
Когда вечером Поля приходила с работы и разжигала плиту, чтобы сварить картошку, Елена Матвеевна кричала, что напустили полную квартиру дыма и что она не потерпит таких издевательств со стороны разных нахалок.
Докторша теперь сама стряпала обед и постоянно толкалась на кухне возле плиты рядом с Катериной. Поле так не хотелось заходить на кухню, что она складывала свою мороженую картошку в котелок и посылала Марийку поставить его к дворничихе в печку.
Лоре строго запретили разговаривать с Марийкой.
Последнее время она почему-то не ходила в гимназию. Скучная, она бродила по пятам за матерью и хныкала: «Мама, что мне делать?» А то вдруг принималась бегать сломя голову по коридору взад и вперёд. Один раз Лора на всём бегу распахнула дверь швейной комнаты и с хохотом промчалась дальше.
Поля с Марийкой понемногу приводили свою комнату в порядок.
Саша-переплётчик дал Поле раскладную койку, два стула и большой ящик из-под макарон, который мог отлично заменить стол. Ящик Поля; поставила у окна и накрыла его вышитым полотенцем. На окно она повесила белую занавеску.
Марийка долго не могла привыкнуть к мысли, что у них с матерью есть собственный угол.
Когда она немного осмелела и начала выходить во двор, она каждый раз, задравши голову смотрела на своё окно, где за оттаявшим стеклом виднелся край белой занавески.
Из нескольких десятков окон одно принадлежало Марийке, и она мечтала о том, как летом она будет сидеть у раскрытого окна и пускать вниз мыльные пузыри.
Проснувшись утром, Марийка первым делом принималась за уборку. Она старательно обметала пыль и мыла пол. Кончив уборку, Марийка становилась возле порога и любовалась своей комнатой.
Непросохший пол блестел, он был тёмно-вишнёвого цвета. На ящике, покрытом чистым полотенцем, красовался синий кувшин. Весенний солнечный луч преломлялся сквозь стекло кувшина, и казалось, что полотенце горит синим пламенем. Марийка гордилась своим кувшином – ведь это была самая красивая вещь в их комнате, если не считать Полиных серебряных часов, висевших на гвоздике у постели.
КТО НАМ ДАСТ-ПОДАСТ…
Марийка так полюбила свою комнату, что первое время ей даже и не хотелось никуда выходить. Она часами сидела возле ящика, покрытого полотенцем, и рисовала картинки или вырезывала кружевные салфетки из старых газет. Когда ей хотелось есть, она придвигала к себе котелок с варёным картофелем и, не выпуская ножниц из рук, принималась жевать холодную, круто посоленную картошку.
В передней звонили больные. Катерина бегала на кухню за горячей водой, в столовой звенела посуда, кто-то приходил, уходил, а здесь, в швейной комнатке, было так спокойно, тихо, что было слышно, как тикают висевшие на гвоздике часы. Хотя теперь Марийке не нужно было прислушиваться
Но вот на дворе немного потеплело. Марийка опять начала бегать к Стэлле и горбатой Вере. Один раз она даже осмелилась привести их к себе в гости. Улучив минутку, когда докторши не было дома, она провела девочек через кухню. Катерина начала было ворчать:
– Бродят здесь… Грязь натаскивают… Покоя нет!…
Стэлла не растерялась.
– Простите, что потревожили… – сказал она улыбаясь. – Мы не к вам, а к вашим квартирантам… Чего ты её боишься? – накинула она на Марийку, когда они вошли к ней в комнату. – Ты теперь не девочка на побегушках, нечего тебе на задних лапках перед ними плясать.
– Я и не пляшу, – оправдывалась Марийка.
Она ни за что на свете не призналась бы Стэлле, что боится Катерины не меньше, чем докторши.
Несколько раз Марийка встречала на дворе Лору. Лора растеряла всех своих подруг. Ванда и Ляля Геннинг уехали, а гимназия была закрыта, и гимназистки сидели по домам.
Марийка пробовала заговорить с Лорой, но та всякий раз отворачивалась и, передёрнув плечами, отходила в сторону.
Иногда во двор выходил Сутницкий. Он очень постарел, даже брови у него поседели. Сутницкий шёл прямо к старому дворнику и начинал кричать на него за то, что тот плохо убирает тающий снег. Дворник без шапки стоял на крыльце и почтительно выслушивал Сутницкого. А когда старик уходил, дворник и жильцы над ним смеялись. Ведь Сутницкий давно уже не был хозяином дома.
Хмурая и сердитая вышла Марийка утром во двор. Ей так хотелось есть, а дома не было ни корочки хлеба, ни щепотки крупы. На кухне, как назло, вкусно пахло горячим домашним хлебом; поджаренным луком и свининой. От этого запахи кружилась голова и щекотало под ложечкой.
Возле дровяного сарая верхом на бревне сидел толстый Мара. В руке он держал кусок хлеба, густо намазанный сметаной. Мара облизывал с краёв тяжёлые белые капли. Нос и щеки у него были выпачканы сметаной. Машка вертелась рядом и умильно заглядывала ему в рот.
– Марик, дай попробовать кусочек хлебца!
Мара помотал головой.
– Ну, малюсенький…
– Не дам.
Пошептавшись, Машка и Марийка взялись за руки и начали скакать перед Марой на одной ноге. Они скакали и пели «просильную песню»:
Кто нам даст-подаст,У того красивый глаз;Кто не даст, не подаст,У того поганый глаз…Мара начал жевать быстрее.
Кто нам даст-подаст,У того золотой глаз;Кто не даст, не подаст,У того паршивый глаз…Но и эти слова были как об стену горох. Тогда девочки запели последний куплет:
Кто нам даст-подаст,У того алмазный глаз;Кто не даст, не подаст,У того… червивый глаз.