Марк Аврелий

Фонтен Франсуа

Как Фронтон играл риторическими упражнениями, так и мы долго играли формулой «Каждая цивилизация знает, что она смертна». Вдруг на наших глазах рухнула империя, подтверждая ее справедливость. Эту империю, более пространную и организованную, чем Римская, строили люди, выдававшие себя за наследников Цезаря: белые и красные цари. Они лгали: римский плуг никогда не пахал их земли. Не всякий желающий может стать наследником Ромула. Пускай теперь этот плод византийского перевоплощения Империи ищет свои корни, где хочет: мериться с отсутствием меры — его наследственная проблема, не наша. Суть в том, что самая крепко сцементированная империя может взорваться.

Западная Европа с большим правом может претендовать на римское наследство, хотя и долго оставалась его лишена. Можно ли было избежать цивилизационной аварии, обошедшейся так дорого? В чем была главная ошибка,

как минимум на тринадцать столетий прервавшая нормальный процесс перехода наследствия, которое, накапливаясь от поколения к поколению, теперь теоретически должно было бы дорасти до невероятных размеров? Вернее всего говорить о цепи таких ошибок. Последней и самой тяжелой по последствиям из них был отказ от плана Марка Аврелия и Помпеяна романизировать германцев южнее Судетских гор, включить маркоманов и квадов в «Содружество», в которое уже входили галлы, белги, рейнские племена, часть британцев, испанцы и племена к югу от Дуная. Этот проект был вполне по силам объединительному гению римлян. Там, в прежде вассальных германских королевствах, как и в других местах, было бы введено преторское право при уважении к местным обычаям, латынь стала бы разговорным языком наряду с местными наречиями, были бы построены города, и постепенно эти неукорененные, ненадежные, беспокойные народы вошли бы в состав организованного общества.

Несколько веков спустя они и вошли в него, но уже увлекаемые собственным движением, собственной волей к власти и могуществу. И вот в Трире, Отене и Тулузе — городах, где шестью веками ранее блистали школы греческого и латинского красноречия, Карл Великий начнет заново учить детей грамоте. Много времени пропало даром. Впрочем, у империи Каролингов — другой подделки под Римскую — окажется не больше, чем у Византии, той цивилизующей силы, которой в ходе трудного исторического опыта научились квириты. Разматывая цепь ошибок далее, увидим, что римляне слишком долго увлекались ближневосточной политикой в ущерб Европе. Они сочли себя наследниками мировой эллинистической империи Александра. И вот Красс, Помпей, Антоний, Август, Траян, Марк Аврелий, а позже Септимий Север, Валериан и Юлиан друг за другом тратили себя в попытках сохранить за собой мир, под греко-римским флером всегда остававшийся по сути иранским, сирийским, египетским, иудейским, и продвинуться в глубь него. На самом деле в их руках было только средиземноморское побережье с космополитическими торговыми и культурными центрами. Вскоре парфянские фанатики положат конец римской мечте о восточном синкретизме.

Ошибка с противником

В основе своей это была геополитическая ошибка. Ее можно оценить по пробелам римской картографии, особенно что касается Северной и Восточной Европы. Походы Друза при поддержке флота доходили до устья Эльбы и даже до оконечности Ютландии. Но их неудача отвадила римлян от продолжения. Балтийское побережье и даже континентальная Германия их пугали и не представляли для них интереса. Лишь немногие купцы по Янтарному пути решались туда отправляться, но он так и остался менее проторенным, чем престижные пути пряностей и Шелковый. Между тем, как мы видели, именно на этом меридиане решались судьбы Империи. Когда Марк Аврелий понял, что остановить натиск с севера можно не на ближних рубежах империи, а на передовых, практически уже на территории агрессора, было поздно. До самой смерти он, очевидно, так и не понял природы процесса, который сам не смог обуздать.

С парфянами все казалось проще. Две империи, две армии, два главнокомандующих, два дипломатических ведомства из века в век повторяли одни и те же удары, те же ошибки, те же бесплодные перемирия. Группы интересов оказывали эффективное давление на власть в связи с серьезными экономическими ставками. Парфяне в своих интересах преграждали торговые потоки из Индии и с Дальнего Востока, так что китайцы даже жаловались, что «не могут вступить в прямые сношения с западным императором (ань дунь)».Римляне мечтали о контроле над Басрой в Персидском заливе, а парфяне хотели бы иметь выход к Средиземному морю через Селевкию Антиохийскую или Бейрут. Уладить эти отношения мог бы хороший торговый договор, да и караванные города (Пальмира в пустыне и Дура-Эвропос на Евфрате) прекрасно выполняли посреднические функции. Обе империи в действительности были обречены на постоянные компромиссы.

Но все показывает, что римляне ошиблись в определении постоянного противника. Они гнались за парфянами, каждый раз уходившими в непосильную для контроля Месопотамию и недоступный Иран.

Тем временем в Центральной Европе германцы вели разведку слабых мест на границе, оставленной без войск. Угроза здесь была постоянной, ответ — неадекватным. Как защищаться от противника без лица и без очертаний, где нечего осаждать и нет столицы, которую можно взять? Как только Траян победил Децебала в его крепости, он овладел Дакией, когда забрал трон Дария — Мидией. Рим умел сражаться с государством, с армией в боевом порядке, но не с толпой косматых воинов, бившихся каждый за себя с единственной целью — побуянить. Вскоре никакая река, ров, ограда или стена легионеров уже не могли остановить этих захватчиков. Их всегда толкали в спину другие, но отчасти их поощряло и то, что они подмечали недостатки в устройстве Империи. Впрочем, о «германской войне» говорить вскоре перестали, потому что не стало «римского мира». На многие века война на границах, с краткими перерывами, станет подобна чумной эпидемии.

В 213 году в хрониках впервые упоминаются аламаны («все люди»). Это было не новое племя, а устойчивая коалиция. Каракалла задержал их на Рейне, затем спешно отразил квадов на Дунае и, наконец, желая повторить ненужные подвиги своего отца, пошел на парфян на Евфрате. Там он и сложил голову. Ему наследовал племянник Александр Север, но тому пришлось срочно останавливать аламанов на Рейне — там он и погиб. Максим Фракиец, а за ним Филипп Араб насмерть сражались в Европе с готами, наседавшими со всех сторон. Тем временем униженных властителей Парфии сменила иранская династия и взяла сакральный реванш: Сапор I в 260 году взял в плен императора Валериана. Так и шло дело до конца III века, когда иллириец Диоклетиан как будто бы овладел ситуацией от Темзы до Тигра. Но история продолжала повторяться. Шестьдесят лет спустя Юлиан сражается с аламанами при Лютеции и отправляется на смерть под стенами Ктесифона. В промежутке на Запад налетали франки, саксонцы, вестготы и гунны.

Через двести лет после конца Антонинов все эти кочевые народы по-прежнему были не уважаемыми врагами (hostes), а бандами грабителей (latrones). Теперь мы, может быть, постарались бы их понять, нашли бы им извинения: их было много, они требовали доли в разделе благ, которых не умели производить. У римской дипломатии, несомненно, был кое-какой опыт и в диалоге Запада с Востоком, и в сотрудничестве Севера с Югом, но римское терпение и уважение к правам человека имели пределы. Парфян римляне считали сумасбродами, которых время от времени следует сурово учить. Германские племена, не соблюдавшие верности клятве, не могли рассчитывать ни на какое уважение и снисхождение от императора. Марк Аврелий ограничился тем, что резко отодвинул этих «друзей римского народа». Но как-то в миг усталости, на берегу Дуная, он позволил себе страшное признание проклятого охотника: «Паук изловил муху и горд, другой кто — зайца, третий выловил мережей сардину, четвертый, скажем, вепря, еще кто-то медведей, иной — сарматов. А не насильники ли они все, если разобрать основоположения?» (X, 10). Если цивилизованный человек так укоряет себя — это означает конец цивилизации. Среди всех уроков, оставленных нам правлением Марка Аврелия, этот, пожалуй, самый актуальный.

ПРИЛОЖЕНИЯ

БЕЗ ПИСАТЕЛЕЙ

Переписка Марка Аврелия с Фронтоном была открыта в 1815 году кардиналом Маи, архивистом Амброзианской библиотеки в Милане. У него был хороший нюх, потому что в 1823 году, став хранителем Ватиканской библиотеки, он нашел другой ее список, так называемый Кодекс Фронтона. Поверх этой рукописи был текст деяний Халкидонского собора (451 год) в списке X века: то было время великой нужды, когда многие сокровища римской литературы пустили в переработку ради благочестивого чтения.

Есть французское издание 1823 года (перевод Левассера), с редкими сохранившимися экземплярами которого можно познакомиться в университетских библиотеках. Сейчас исследователи обычно работают с превосходным критическим изданием на английском языке в знаменитой оксфордской серии Луба, включающим письма с 146 по 166 год.

Можно еще понять, что французские издатели не хотят рисковать деньгами ради перевода неравноценного текста, где проблески душераздирающей искренности изредка сверкают в пустой породе педантичной учености, где больше говорят о больных коленях, чем о сердечной боли. Но совершенно непонятно, что эти удивительные послания до сих пор не приняты во внимание психоаналитиками и семиотиками — специалистами по недомолвкам и подтекстам. Их выводы дали бы историкам поразительный материал.