Марк Шейдер
Шрифт:
После того как я объяснил товарищу подполковнику перспективы, которые последуют за моим увольнением, меня оставили в покое. По крайней мере с виду. Конечно, каждый мой шаг отслеживается и документируется, вся агентурная сеть управления Министерства внутренних дел в Днепропетровской области теперь собирает информацию о том, где я был, кого я видел и что делал, – но ведь это мелочи. Я слишком хорошо знаю, как работает система, чтобы не суметь заставить ее видеть то, что я хочу ей показать. По крайней мере мне перестали указывать, что делать.
И тогда я начал искать
Не поймите меня неправильно, я по-прежнему делал свою работу. Меня все так же волновали перспективы развития угольной промышленности. Я продолжал ездить от шахты к шахте и заниматься своими вычислениями после каждой аварии, все так же раз за разом применять свою простую формулу и собирать информацию, ценную с точки зрения национальной безопасности. Просто Марк Шейдер – самая большая и самая важная часть работы, если верить моей интуиции. А я привык ей доверять.
Я начал с того же, с чего и обычно: с шахтерских пьянок. Я снова надел поношенный костюм и сел за руль своего старенького «Пежо», чтобы снова трястись по колдовые*ным проселочным дорогам.
Я снова пью.
И снова напиваюсь.
Я снова треплюсь без умолку и слушаю, что говорят вокруг.
Я снова смеюсь над чьими-то анекдотами и рассказываю анекдоты сам.
«Встречаются шахтерская жена и шахтерская вдова.
– Ну что, – спрашивает шахтерская жена, – ты уже отошла, после того как твоего в забое завалило?
– Ну що, – говорит вдова, – поховали, дали зарплату за п’ять рокiв, вiдшкодування, регрес, силiкоз. Зробила ремонт, дочек одягнула…
– А мой тогда смену проспал, мудак!»
С утра, проснувшись, перетряхиваю улов: воспоминания о том, кто и что говорил, кто и что делал, упоминал ли кто-нибудь какие-нибудь имена или места, рассказывал ли кто-нибудь о желтом порошке, или о Ханне, или… о Марке Шейдере? Я повторяю в уме каждую минуту вчерашнего вечера. Затем вчерашней ночи. Понимаю, что не выудил за вчерашний вечер ни черта полезного, и еду опохмеляться.
Я поставил на уши всех своих стукачей, всем своим глазам и ушам на улицах дал команду – следить за всем, что движется, а что не движется – привести в движение и следить. Официально, конечно, это называется по-другому: «мобилизовал агентурную сеть».
Я наведал всех старых знакомых – нариков, мелких пушкарей, нищих, продавщиц в комках. Затем перетряхнул всех бизнесменов средней руки, всех медсестер в поликлиниках, всех официанток в засранных генделыках. После этого я принялся за священников.
О, да!
Это старая, еще советская традиция. В свое время чекисты говорили: «Если ты не знаешь куда идти – иди в церковь». Потому что в церкви – и на это вы, даже будучи нищим, можете поставить свои последние трусы – знают то, чего больше нигде не знают. Был старый советский анекдот о двух школьных друзьях, встретившихся после долгой разлуки.
«– Ты где учился? – спрашивает один.
– В семинарии.
– И как?
– Уже майор. А ты где учился? – спрашивает второй.
– В «Вышке».
– И как?
– Уже протоиерей».
Святой отец не откажет представителю правопорядка в предоставлении полезной информации. И сколько я себя помню, мои самые лучшие стукачи, «наиболее полезный сегмент агентурной сети»,
Вы знаете, что Спасо-Преображенский кафедральный собор был задуман как самый большой православный храм в мире? Если бы Потемкин прожил на десять лет больше, скорее всего, так и случилось бы. Но случилось по-другому. И если вы приедете в Днепропетровск и подниметесь в Нагорный район, на место закладки города, то увидите здание ровно в одну шестую его планировавшейся величины. Вокруг заборчик – так вот он как раз проходит по кайме фундамента, показывая запланированный размер храма.
Вы знаете, что Троицкий собор города Новомосковска был выстроен без единого гвоздя? (Злые языки говорят, что при его реставрации использовали гвозди, но я все же верю, что нет.) Вы стояли когда-нибудь в Соляной церкви в Артемовске? Вы слышали когда-нибудь пение церковного хора в соляной шахте, когда звуки голосов разносятся по залу, величественно отбиваясь от соляных сводов, и нападают на тебя со всех сторон, пробирая до костей? Вы знаете, что Дом камерной и органной музыки в Днепропетровске раньше назывался Брянским собором, и сейчас за него до крови бьются все христианские конфессии Украины? Вы когда-нибудь плевали со стены Свято-Успенского монастыря в Славяногорске, стоящего на скале, на огромной высоте над рекой?
Я и не увидел бы никогда всей этой красоты, если бы мне не нужна была информация от послушников, монахов, дьяконов, попов и остальных церковных тараканов всех мастей.
Я терпеливо выслушиваю их болтовню об истории всех этих церквей, монастырей и прочих богаделен, затем должен немного потрепаться о падении нравов и ухудшении общего качества времени. Да, молодежь нынче не та. И порядка теперь нет. Господи, куда катится эта страна?
Только после этого я могу задавать вопросы.
Они никогда не отвечают на вопросы сразу, как будто раздумывают. Стукач – все еще стукач, даже если он одет в рясу. Но ведь мы никогда не говорим «стукач». Мы говорим «агент». И мы говорим, что каждый, кто расскажет нам правду о ближнем своем, помогает правосудию. Ведь если правосудие – это не мы, то кто это? И в конце концов они начинают отвечать на мои вопросы.
Отец Василий мямлит и поворачивает голову, будто бы в поисках подсказки:
– Не знаю, сын мой, смогу ли быть тебе полезен в этом деле… Имени оного никогда ранее не слышал, разве что…
Он что-то прожевывает и смотрит на меня исподлобья.
– Разве что – что?
Иногда меня начинает раздражать этот цирк. Отец Василий – тот самый клоун, который придумал изображать на иконах чиновников, проталкивающих его парафию [7] в ущерб всем остальным. У меня перед глазами до сих пор стоит икона Пресвятой Богородицы, с которой улыбаются миру мэр города и губернатор области.
7
Парафия – приход (церковн.).