Марка из Анголы
Шрифт:
Но подарка нигде не было: как в воду канул.
«И как же это я так...» — сокрушалась Катя почти вслух, и слезы, большие и горькие, покатились из ее глаз.
Спускаясь по лестнице, Катя увидела на площадке того самого чубатого парнишку, который ловко тогда прокладывал себе дорогу к избушке с помощью локтей. Его вихрастый чуб, который, казалось, не брала никакая гребенка, все так же смешно торчал.
Увидев заплаканную Катю, парнишка подошел к ней.
— Ты чего ревешь? — спросил
— Нет.
— А что?
— Ничего,— ответила она и хотела пройти мимо, но вихрастый преградил дорогу:
— Ну, чего ревешь-то, скажи?
Сама не зная почему, она все рассказала. Наверно, хотелось ей очень поделиться с кем-нибудь в эту минуту. Ведь это часто бывает: когда горе, то хочется высказать, как бы выплеснуть его из себя. А у Кати было горе, и горе большое.
Выслушав ее не перебивая, парень нахмурился, дотронулся рукой до своего непокорного чуба, а затем серьезно произнес:
— Вот бери мой.— И он протянул ей свой подарок.
Она, еще не понимая, а скорее только чувствуя, что сейчас этот самый дорогой для нее на свете пластмассовый предмет снова окажется у нее в руках, потянулась к «ракете».
Через секунду желание взять подарок усилилось, а еще через две она вспомнила красивую тетю, из рук которой взяла кремлевский подарок, то чувство, с которым она к ней подходила, и этого парня там, у избушки, обидно и сильно оттолкнувшего ее.
— Нет,— сказала она,— не возьму я у тебя подарка. Не возьму!
И спрятала руки за спину.
ЕЛОВЫЕ ШИШКИ
Лагерь звенел.
С большой террасы, окна которой были так широко открыты, что казалось, даже не оставалось стен, неслись звуки молдавского танца. Со спортивной площадки, где в воздухе мелькал волейбольный мяч, доносились визгливые вопли сирены, а чуть дальше, за густым барьером кустарника, щелчок стартового пистолета срывал с места стайки ребят в разноцветных майках.
Чудилось, что шум, крики, веселая суета достигли самых верхушек стройных сосен и они, подчиняясь общему радостному настроению, невольно были вовлечены в эту захватывающую круговерть.
Был тот час, который в распорядке дня значился как «кружковая работа, занятия спортивных секций».
Костя с книгой в руках вбежал на крыльцо и увидел объявление: «Библиотека закрыта». Он хотел было уже повернуть назад, но вдруг услышал, как кто-то назвал его фамилию:
— Павлов, иди-ка сюда... Это его друг. Он нам, может, что-нибудь прояснит.
Костя вошел.
Раскаленные лучи июльского солнца щедро наполняли комнату. Они аккуратно ложились на зеленое сукно стола и играли тысячами огоньков в прозрачной воде графина.
Людей
Костя сразу почувствовал что-то неладное, о чем свидетельствовала странная, натянутая тишина.
— Тебе Валера рассказывал о своем сочинении? — обратился к нему вожатый.
— О каком сочинении? — не понял Костя и удивился строгому голосу Эдика.
— Ну, о том, которое вы писали с ребятами...
— На конкурсе, что ли?
— Да.
— Все писали... Он тоже...— кивнув в сторону Валерки, сказал Костя.
— Писал-то писал,— с упреком произнес Эдик.— Да вот что написал...
— Можешь идти, Костя,— сказал, чуть помолчав, начальник лагеря.— Мы тут сами разберемся...
Костя, так и не прояснив ничего для собравшихся, направился к выходу...
«Что же стряслось с Валеркой? Может, опять из-за этих шишек?»
Это было в самом начале смены.
Валерка, набрав целую рубашку еловых шишек, принес их в палату. Там он аккуратно разложил их на полках своей тумбочки, освободив место от мыла, зубного порошка, щетки, кружки и другой мелочи. Все это он отдал Косте на хранение, и тот каждое утро приносил к умывальнику два зубных порошка и две щетки, а мыло брал одно.
«Зачем брать два? — решил Костя.— Нам и одного хватит».
А потом в лагере был санитарный день, и все Валеркины шишки выбросили.
— Не расстраивайся,— успокоил его тогда Костя,— других наберем. Подумаешь, невидаль! Шишки! Что это, патроны, что ли?
— Нет, таких не наберем. Они ведь были мокрые и грозовые.
— Грозовые?
Он не знал, что, когда Валерка уезжал в лагерь, его сестра, маленькая Танечка, просила привезти ей еловые шишки. Но не простые, а непременно собранные после грозы, с маленькими каплями дождя, которые превращаются ночью в яркие огоньки.
«Каждый огонек,— говорила Таня,— это волшебный сон. И такой сон может присниться только тому, у кого есть такие шишки».
Так Танечке кто-то рассказывал, и она в это верила.
Валерка обещал привезти ей именно такие шишки. И он бы обязательно привез, если б не проводили в лагере санитарный день.
Впрочем, с этого санитарного дня начались для Валерки и другие неприятности, вернее, он начал их сам. А что ему оставалось делать, если у него действительно изменилось к лагерю отношение?