Маркиз де Карабас

Сабатини Рафаэль

— Мы сочли, — с пафосом произнес Белланже, — и вы, господа, согласитесь, что у нас были на то все основания, ибо положение слуги, коим запятнал себя этот несчастный, в чем, даже не покраснев, сам признался, не оставляло нам иного выбора, как осудить его. Мы вынесли приговор, согласно которому он должен отказаться от своего креста и впредь не носить никаких знаков отличия королевского и военного ордена Людовика Святого, равно как и звание его члена. Наш приговор мы намерены опубликовать в английских газетах, дабы в Англии знали, что приличествует членам столь высокого ордена.

— А что сказал Ла Воврэ в свою защиту? — спросил один их слушателей.

Рукой, за мгновение до этого простертой

к публике, Белланже сделал жест оскорбленного достоинства.

— Это жалкое существо даже не пробовало защищаться. Он вяло сослался на то, что ему оставалось либо идти в услужение, либо голодать и просить подаяние.

— И настолько забылся, что предпочел бесчестье, — сказал один из офицеров.

Из могучей груди Белланже вырвался вздох.

— Приговор был суров, но при данных обстоятельствах неизбежен.

— Абсолютно неизбежен, — согласился второй офицер, тогда как третий добавил: — У вас не было другого выбора, нежели осудить его.

Белланже принял одобрение слушателей как должную дань своей рассудительности, но, встретив взгляд серых глаз учителя фехтования, почувствовал себя задетым.

— Возможно, господин де Морле придерживается иного мнения?

— Признаться, да, — безмятежно ответил Морле. — Похоже, ваш подсудимый действовал под влиянием излишне щепетильного отношения к вопросам чести.

— Совершенно верно, сударь! Совершенно верно! Думаю, объяснить это было бы весьма трудно.

— О нет. Нетрудно. Он вполне мог бы занять денег, зная, что не сможет вернуть их, мог бы прибегнуть к нескольким способам надувательства излишне доверчивых людей. Подобные трюки нынче в моде и не составили бы труда для обладателя креста Людовика Святого.

— Вы берете на себя смелость предположить, что кавалер ордена Людовика Святого способен воспользоваться столь бесчестными приемами? — поинтересовался герцог де Ла Шартр.

— Это не предположение, господин герцог, а утверждение, сделанное на основании собственного опыта. Я сам был жертвой. Но позвольте вас уверить, жертвой сознательной и добровольной.

У Морле был четкий, приятный голос, но хоть он и говорил негромко, его слова разнеслись дальше, чем он думал, и заставили всех смолкнуть, о чем он также не догадывался.

— Что же касается господина де Ла Воврэ, — продолжал Морле, — то позвольте мне кое-что рассказать о нем. Месяц назад он одолжил у меня одну гинею. Он, без сомнения, единственный кавалер ордена Людовика Святого, занимавший мои гинеи. Но он и единственный, кто когда-либо возвращал мне долг. Это случилось неделю назад, и мне остается предположить, что он заработал эту гинею в качестве лакея. Если у вас есть долги, господа, то мне кажется, что никакой труд, дающий вам возможность расплатиться с ними, нельзя считать недостойным.

Морле отошел, оставив небольшую компанию с разинутыми от удивления ртами, и в тот самый момент, когда за его спиной Белланже изливал свой ужас и изумление, оказался лицом к лицу с мадемуазель де Шеньер.

Она была среднего роста, и ее девическую стройность не портило розовое шелковое платье с уже выходившим из моды кринолином. Ее бледно-золотистые волосы были высоко собраны над овальным лицом, освещенным живыми синими глазами, горевшими любопытством. Глаза эти, не дрогнув, встретили взгляд молодого человека и в них зажглась едва заметная улыбка, одновременно приветливая и властная. Зажглась и тут же слетела на ее прелестные чуть приоткрытые губы. Сперва улыбка девушки озадачила молодого человека, но вскоре интуиция подсказала ему, что это улыбка одобрения. Мадемуазель де Шеньер слышала его, и он поздравил себя с тем, что случайные слова послужили ему неплохой рекомендацией. Из этого вы можете заключить, что с первого же взгляда на незнакомку

господин де Морле почувствовал необходимость такой рекомендации. Восторг и нечто похожее на панику охватили молодого человека, когда он обнаружил, что она говорит с ним — нежным, ровным, мелодичным голосом, удивительно гармонирующим с ее исполненным достоинства видом. Пренебрежение тем, что они незнакомы, в ком-нибудь другом можно было бы приписать самоуверенности, в ней же казалось результатом воспитания.

— Вы очень смелы, сударь, — вот все, что она сказала. Его самого поразила непринужденность, с которой он ей ответил:

— Смел? Надеюсь, что да. Но в чем проявилась моя смелость?

— Чтобы в таком обществе поднять копье в защиту бедного господина де Ла Воврэ, нужна смелость.

— Наверно, он ваш друг?

— Я с ним даже незнакома. Но дружбой с таким порядочным человеком я бы гордилась. Теперь вы понимаете, насколько мне приятна ваша отвага.

— Увы! Должен вас разочаровать. Я всего-навсего преступил границы дозволенного людям моей профессии.

Глаза мадемуазель де Шеньер расширились.

— Вы не похожи на аббата.

— Я вовсе не аббат. И тем не менее, лишен права послать вызов и едва ли получу таковой.

— Но кто же вы?

Возможно, именно в этот момент в душе Морле пробудилась неудовлетворенность своим жребием. Как было бы лестно для его самолюбия представиться особой высокого положения и ответить на вопрос этой изящной девушки с манерами принцессы: «Я — герцог де Морле, пэр Франции», но он произнес, как того требовала истина: «Морле, maitre d'armes» [Учитель фехтования (фр.)], и с поклоном добавил: «Servileur» [Ваш покорный слуга (фр.)].

Его ответ не вызвал в ней перемены, которой он так боялся. Она снова улыбалась.

— Вблизи вы действительно похожи на человека вашей профессии, от чего проявленная вами смелость заслуживает еще большего уважения. Ваше мужество восхитило меня прежде всего в нравственном и этическом плане.

Здесь, к немалому огорчению молодого человека их беседу прервало появление довольно нескладной дамы средних лет с крупным рыхлым телом и тонкими конечностями. Невероятных размеров пудреный парик с буклями высился над некогда возможно и привлекательным, но и тогда столь же глупым лицом, которое теперь производило убогое впечатление, чему весьма способствовали выцветшие глаза и безгубый, жеманно ухмыляющийся рот. Тощую шею, являвшую собой поразительный контраст с пышной грудью, из которой она произрастала, украшал нитка дорогого жемчуга. Сияющие на голубом корсаже бриллианты свидетельствовали о том, что их владелица — одна из тех немногих француженок, которых обстоятельства еще не вынудили воспользоваться любезной готовностью господ Поуп и Компании с Олд Берлингтон-стрит приобрести за наличные драгоценности французских эмигрантов, о чем было объявлено в «Морнинг Кроникл».

— Вы встретили друга, Жермена?

Морле не был уверен, что в кислом голосе дамы не прозвучала ирония, но в том, что в ее глазах мелькнуло осуждение, он был уверен абсолютно.

— Думаю, родственника, — ответила девушка, заставив его вздрогнуть от удивления. — Это господин Морле.

— Морле? Морле де?.. — спросила пожилая дама.

— Морле де Никто, сударыня. Просто Морле. Кантэн де Морле.

— Я, кажется, слыхала об одном Кантэне из дома Морле. Но если вы не Морле де Шеньер, то я, вероятно, ошиблась. — И с сознанием собственного превосходства она объявила: — Я — госпожа де Шеньер де Шэн, а это моя племянница, мадемуазель де Шеньер. Жизнь в этой унылой стране мы находим просто невыносимой и возлагаем надежды на то, что такие люди, как вы, помогут нам вскоре вернуться в нашу любимую Францию.