Маркиза де Ганж
Шрифт:
— Всему виною преступное небрежение монсеньора, — ответил Перре. — Я настоятельно требовал заточения вашей невестки, расписав самыми зловещими красками ее поведение и непристойные прогулки в обществе молодых офицеров и главарей разбойничьей шайки. И все же, сударь, труды наши не пропали даром: моими стараниями репутация вашей надменной невестки основательно подмочена, рассказ о ее похождениях опубликован, и я постарался, чтобы сплетники разнесли его повсюду.
— Неплохо, — согласился Теодор, — по крайней мере, это должно принести свои плоды: оклеветав женщину, мы всегда остаемся в выигрыше. Немало женщин ступили на путь разврата только потому, что молва долгое время приписывала
сей яд моему братцу* и когда он наконец поверит, что жена его обесчещена, разве он станет жить с ней? А мне это только на руку: покорить брошенную женщину для меня труда не составит.
— А если она разоблачит нас...
— Никогда. Никто лучше меня не умеет пользоваться обстоятельствами, равно как и создавать обстоятельства исключительно правдоподобные. К сожалению, Вильфранш влюблен не так сильно, как мне бы хотелось.
— Как, сударь, вы хотите, чтобы другой был влюблен в женщину, которую обожаете вы?
— Любовь Вильфранша меня мало трогает; когда настанет время, я легко потушу ее; сейчас же, наоборот, я буду раздувать ее пламя, дабы погубить их обоих. Не унывай, Перре, я не привык проигрывать, и вскоре ты поймешь, что события в этом замке развиваются по моему сценарию.
Когда аббат де Ганж вновь начал строить свои козни, в замок прибыла г-жа де Шатоблан, матушка г-жи де Ганж: до нее дошли слухи о неблаговидных похождениях дочери, и она решила сама во всем разобраться. Разумеется, аббату очень хотелось лично поведать г-же де Шатоблан о приключениях ее дочери и, употребив всю свою фантазию, произвести на цочтенную женщину то впечатление, кое в дальнейшем смогло бы пойти на пользу его планам. Но, понимая, что в любом случае мать Эфразии выслушает рассказ и дочери и ее мужа, аббат, опасаясь проницательности сей почтенной дамы и, как следствие, разоблачения его интриг, не стал опутывать ее паутиной своего коварства, а решил пока присмотреться. Поэтому факты были изложены г-жой де Ганж и подтверждены Альфонсом. И хотя дочь не совершила
ничего дурного, кроме одного необдуманного поступка, мать резко отчитала ее.
— Дражайшее дитя мое, — назидательным тоном произнесла она,— помните: какой бы честной ни была женщина, она никогда не должна давать повода даже для малейших подозрений. Женская добродетель — это цветок, которому сквозняк может причинить вред. Общество всегда готово верить самому плохому, оно часто порицает женщину не за те ошибки, в коих та повинна, а за те, видимость совершения которых она создала своим поведением. Об этом никогда нельзя забывать, и тогда совесть женщины, доброта и воспитание станут гарантами безупречности ее поступков. К сожалению, репутация наша зависит от общественного мнения, так что если не уделять внимания формированию этого мнения, то придется затратить поистине непомерные усилия, чтобы тебя приняли в свете. Вы можете возразить мне, утверждая, что с вами поступили несправедливо. Согласна, но, зная, что люди только и ждут, когда вы оступитесь, следует избегать давать им повод к пересудам, ибо, без сомнения, они тотчас этим поводом воспользуются.
— Ах, милая матушка, — воскликнула маркиза, — какие глубокие раны нанесла мне эта гнусная клевета! Не зная ее виновника, я могу только жаловаться и сокрушаться!
— Нельзя допускать, чтобы вам наносили подобные раны, — сурово ответила г-жа де Шато-блан. — Молодая женщина обязана
ко вера наделяет нас нравственными устоями и поддерживает их в нашей душе. Разве та, в чьей душе страх перед коварством мужчин соседствует с твердой уверенностью в награде Предвечного за свою добродетель, может попасть в расставленную мужчиной ловушку?
Понимая, что дочь ее повинна исключительно в легкомыслии, почтенная мать не стала упрекать ее за несовершенные проступки, а, напротив, дала ей несколько простых советов и поделилась кое-какими соображениями, которые маркиза выслушала со слезами признательности на глазах.
Долгие беседы матери с дочерью, разумеется, не ускользнули от внимания Теодора, и он решил, что ему пора вмешаться.
— Брат мой,— заявил аббат Альфонсу,— мне не нравится эта женщина: твоя жена доверяет ей гораздо больше, чем нам. А когда Эфразия станет наследницей господина де Ношера, о чем уже давно и небезосновательно говорят в свете, они вместе с матерью устроят так, что мы не сможем пользоваться этим огромным состоянием вплоть до совершеннолетия ее ребенка.
— Значит, нам надо остерегаться ее.
— Значит, нам надо погубить ее — если, кончено, у нас хватит на это мужества.
— Но, друг мой, сейчас не время, я только что заключил мир с дочерью... нет, повторяю тебе, сейчас, когда я еще сильней, чем прежде, люблю свою супругу, я не стану причинять ей горе, разлучив ее с матерью.
— Дорогой Альфонс, всякий раз, когда речь заходит о твоих интересах, у тебя становится плохо с логикой. Какая связь существует между этой матерью и тобой? Конечно, ты женат на ее
дочери, но ведь ты взял в жены только дочь и не обязан одновременно брать в жены ее мать! Да мужья сплошь и рядом обожают своих жен и ненавидят их матерей!
— Согласись, это бывает редко.
— Не так редко, как тебе кажется.
— Не стану спорить. Но разве горе той, кого я люблю, не будет ужасно, если я причиню неприятности той, кого я не люблю? И не придется ли мне страдать от плачевных последствий такого поступка?
— А разве вред, который может причинить нам эта женщина, не опечалит тебя еще больше, нежели станет печалиться твоя жена, утратив мать?
— Как! Ты хочешь погубить ее?! Что ты задумал?!
— Прости, я невольно выдал тайные свои желания, забыл, что, имея дело с такой пугливой душой, как у тебя, надо молчать и скрывать свои намерения. Впрочем, признаюсь, мысли мои далеко не столь жестоки, как слова. Я не хочу покушаться на жизнь матери твоей жены, Господь свидетель, ни единым помыслом своим я не желаю ей зла. Но мы можем на время удалить ее от мира, устранить со сцены, заключить в безопасное и надежное место, дабы тем временем мы смогли принять надлежащие меры предосторожности, которые лишат эту женщину возможности вредить нам — лично или же через твою жену.
— Друг мой, — сказал Альфонс, — ты знаешь, как я тебе доверяю, поэтому делай, что считаешь нужным. У меня к тебе единственная просьба: не говори ничего моей жене — она не должна знать, что это ты плетешь интриги против ее матери.
— Превосходно! Я проверну это дельце, и ты увидишь, что я сделаю все к нашему общему удовольствию.
Теперь, когда благодаря брату руки у аббата были развязаны, он стал вести себя по отношению к г-же де Шатоблан с удвоенной любезностью: показал ей замок, устроил ей прогулку по окрестностям; и, как следовало ожидать, не преминул коварно посеять кое-какие подозрения в голове этой все еще очаровательной дамы.