Маркиза де Ганж
Шрифт:
— Да, вот так-то будет лучше, — одобрил Перре. — Но вдруг она не уступит?
— Такого быть не может. Женщина, мой дорогой, подобна крепости: когда в стене пробивают брешь, осажденные капитулируют. Хуже будет, если придется предпринимать осаду.
— Вы правы, сударь, разумеется, лучше будет, если крепость капитулирует. Впрочем, с чего вы взяли, что она не капитулирует?
— Я очень рассчитываю на капитуляцию... Пришли ко мне женщину, которая ей прислуживает, я дам ей распоряжения.
Призвали служанку, девицу лет тридцати, с самого детства проживавшую в замке в услужении.
—
я постарался для нее создать, должны быть немедленно ликвидированы, а комната приведена в прежнее состояние. Она должна выглядеть так, как выглядела до тех пор, пока я по доброте душевной не обставил ее со всем возможным комфортом. Вы заберете из комнаты абсолютно все: портрет, книги, мебель — и оставите на кровати всего один матрас.
— Но, сударь, — жалобным тоном начала Роза, — ваши приказания слишком суровы. Госпожа заболеет... а ведь она только что оправилась от сильнейшей лихорадки!.. Уверяю вас, сударь, такая жестокость убьет ее.
— Я знаю, Роза, — ответил аббат, — однако обстоятельства вынуждают нас поступить именно так: дуэль наделала много шума, и, только доказав всем измену жены, брат мой может получить прощение за этот злосчастный поединок. И если сюда явятся, строгость содержания неверной жены должна стать свидетельством того, что именно она стала причиною случившегося несчастья. Ты же знаешь о поединке, Роза, и ты достаточно умна, чтобы все понять как следует.
— О сударь, я все понимаю, однако требования, предъявляемые обстоятельствами, не должны, как мне кажется, превосходить те несчастья, которые они могут повлечь за собой. А ведь госпожа такая добрая, кроткая, безропотная...
— Если она сумеет разжалобить тебя, я тебя прогоню. Ты обязана видеть в ней только преступницу. Проступок ее мерзок, и мерзость его должна заставить всех забыть о чувстве сострадания, ибо чувство сие способно преуменьшить ее преступление. Разве ты не знаешь, Роза, что маркиза нагло выставляла напоказ свою связь
с Вильфраншем? Что этот предатель перестал соблюдать минимальную осторожность? Что он публично обесчестил ее? Что брат мой застал их на месте преступления? Полагаю, об этом она не стала тебе рассказывать, а потому ты, Роза, не знаешь правды об этом преступлении!
— Вы правы, сударь, ничего подобного я не знала... Изменить такому доброму хозяину, как господин маркиз! Это ужасно! Можете быть уверены — теперь мое отношение к ней изменится.
— Так иди же и без всякой жалости исполняй мой приказ, а потом возвращайся и доложи, какое действие произвел он на нее.
Наступают минуты, когда даже отпетые преступники задумываются над своими поступками и угрызения совести, словно набат, начинают звучать в их сердцах; но когда они уже готовы повернуть назад, на сцену выходят страсти и неумолимо влекут их вперед. В такие минуты кажется, что природа вновь обрела свои права, которые разум пытался у нее отобрать. Яростная борьба преступления и раскаяния чаще всего пугает человека благоразумного, ибо борьбы этой не было бы вовсе, если бы преступник не пытался противопоставить преступление
— Как дела, Роза? — спрашивает аббат спустившуюся с башни служанку. — Исполнила ли ты мои приказания?.. Ты плачешь, Роза? А я был уверен, что убедил тебя, что слабость тут неуместна!
— Ах, сударь, раз вы так говорите, значит, так оно и есть. Но я не могу не плакать, когда вижу, как рыдает моя госпожа.
— И как же она восприняла мой приказ?
— С ангельским смирением, сударь. Она хотела отдать мне гораздо больше вещей, чем вы велели мне забрать у нее, она уговаривала меня взять у нее последний матрас с кровати. «Мне достаточно и деревянных досок, — сказала она, — ибо после того, как я потеряла сердце моего супруга, в этом мире мне больше ничего не надо. Единственное, что мне нужно, дитя мое, — это гроб...»
И из глаз Розы заструились слезы... ..— Спрашивала ли она обо мне?
— Нет, сударь, хотя я рассказала ей, как горько вы сожалели, передавая мне приказ вашего брата ужесточить заточение ее. Но она ответила, что ничего другого и не ожидала.
— И она ни разу не попеняла мне?
— Ни разу, сударь.
— Что ж! Значит, завтра вместо тех блюд, которые ты ей обычно приносишь, отнеси ей только хлеб и воду.
— О сударь, я никогда не соглашусь исполнить такой приказ!
— Что ж, если ты не хочешь исполнять приказ, я исполню его сам. Твой отказ свидетельствует только о том, что ты сама столь же порочна, как она, иначе тебя не смогла бы разжалобить
участь чудовища, ставшего причиною бегства собственного мужа, гибели любовника, бесчестья всей семьи и всех прочих будущих несчастий, которые наверняка воспоследуют как результат ее преступных деяний... Неужели ты ни разу не укорила ее за ее поведение?
— О нет, сударь, ибо там, где ясно видна добродетель, невозможно предположить зло. Увы! Приписав госпоже подобные низости, я бы оскорбила ее, а если бы я стала говорить с ней о преступлении, то добродетель, которая столь зримо в ней присутствует, наверняка встала бы на защиту своих прав и госпожа бы восторжествовала.
— Роза! Я вижу, что такая служанка, как вы, мне не подходит. Ваше место займет аббат Пер-ре, я препоручу ему ваши обязанности, и — уверен! — он справится с ними как нельзя лучше.
Тут добрая Роза сообразила, сколько вреда принесет маркизе эта замена, и, желая по-прежнему быть полезной своей госпоже, она решила притвориться и заставила себя перечислить преступления, в которых якобы виновна ее госпожа, а затем сделала вид, что внимательнейшим образом слушает подробности мерзких поступков, которые со злобной радостью расписывал ей Теодор. Наконец она пообещала в точности исполнять все, что ей приказывали.