Марсельцы
Шрифт:
— Никто ничего не знает! — с отчаянием вскричали хором все четыре женщины. — Никто ничего не знает или не хочет сказать!
— Говорят, что это паписты [2] так отделали их за крамольные речи… Ох, если бы можно было узнать всю правду! — вздохнула одна женщина.
— Много бы тебе помогла эта правда! — ответила ей другая. — Богачи, это — богачи, они никогда не бывают виноватыми.
— Полно, — возразил кюре, — никакое богатство тут ни при чем — никому не позволено убивать людей, как мух!
2
Паписты —
— Поговорите об этом с Сюрто, когда будете в замке. Он-то кое-что знает… Ох, если бы камни могли говорить, недолго бы ему оставалось носить голову на плечах!..
— Значит, все эти зверства были совершены из-за споров с папистами? — спросил кюре.
— Только из-за этого… Вы ведь знаете нас, господин кюре, мы мирные люди и неспособны на злое дело…
— Нет, нет, голубушки, я не хотел этого сказать. Ухаживайте же хорошенько за этими несчастными. Я позабочусь о вас и о ваших детях. Вы не будете нуждаться ни в чем.
Господин Рандуле, прежде чем уйти, попытался было вытянуть хотя бы слово у кого-нибудь из раненых, но боль, лихорадка и отчаяние, в которое все они были погружены, не позволяли им ни слушать, ни отвечать.
Имя Сюрто, произнесенное одной из женщин, заставило меня задрожать от страха. Этот негодяй, видно, был способен на всякое преступление. Я боялся его больше всего на свете. Я знал, что разбойник разыскивает меня, чтобы отомстить за своего господина, графа Роберта, которому я, быть может, искалечил ногу камнем.
Я был еще мальчишкой, но я отлично понимал, чем все могло для меня кончиться. Попадись я в руки к этим палачам, они будут бить и пытать меня и в конце концов повесят на высоком дубе в одной из аллей замка.
Целый день я не выходил из больницы. Здесь я считал себя в безопасности. Кто осмелится оторвать меня от постели больного отца? Тут мне нечего бояться. Так, по крайней мере, я думал.
Однако, оказалось, что именно здесь я подвергался наибольшей опасности.
Когда совсем стемнело и погасили все огни, я собрался отправиться ночевать к доброму господину Рандуле.
Но вдруг внизу, в конце улицы Басс, послышался звон колокольчика: динь! динь! и церковное песнопение. Сестра Люси подошла к окну, прислушалась и тотчас же закрыла его.
— Это несут причастие какому-то больному, — сказала она. — Но кто эти люди в белых одеждах кающихся?
Звон колокольчика все приближался и приближался. Процессия подошла уже к дверям больницы. Здесь пение прекратилось, и на лестнице послышались тяжелые шаги. Дверь палаты распахнулась, и мы увидели шесть замаскированных мужчин. Это были великаны, укутанные с ног до головы в белые балахоны, в масках с черными дырами вместо глаз… Они были похожи на привидения. Один из замаскированных людей посмотрел на меня сквозь дыры в маске. Я в ужасе юркнул в проход между кроватью отца и стеной и здесь притаился, чуть живой от страха.
Вдруг замаскированные люди вытащили кинжалы, подошли к четырем раненым и, не говоря ни слова, стали наносить им удар за ударом. Кровь потекла на пол. Женщины рыдали и призывали: «На помощь! на помощь!» Сестра Люси кидалась от одного палача к другому, пытаясь удержать их, но самый высокий, видимо предводитель, ударил ее ногой с такой силой, что бедная женщина отлетела прямо
Все четверо раненых были мертвы. Убийцы в окровавленных одеждах один за другим направились к выходу. Лишь предводитель чего-то медлил. Он подошел к кровати отца, наклонился и заглянул под нее. Я увидел в отверстиях маски его сверкающие, словно раскаленные угли, глаза. Он сунул руку под кровать и вытащил меня оттуда. Я отчаянно кричал, но вокруг меня были одни мертвецы и беспомощные женщины… Никто не мог прийти мне на помощь. Страшный белый призрак потащил меня за собой на лестницу, а оттуда на улицу. Волей-неволей я принужден был следовать за ним. Его рука сжимала мою, словно клещами. Напрасно я кричал: «Спасите! Спасите!» Когда какое-то окошко открылось, мы были уже далеко. Измученный бесплодной борьбой, полуживой от страха, я поплелся за своим палачом, как собака, которую ведут на веревке к мосту, чтобы утопить в реке.
Чего хотел от меня этот человек? Я догадался об этом, только когда мы свернули на дорогу, ведущую к замку Гарди. Человек, чья рука, обагренная кровью беспомощных раненых, сжимала мое плечо, был Сюрто!
Я понял, что он ведет меня на смерть… Некому было заступиться за меня на пустынной дороге, среди полей. Справа и слева виднелись стога сена, пустыри да голые деревья и ничего больше. Что мне было делать?..
Глава третья
В АВИНЬОНЕ
Напрасно я пробовал вырваться от своего мучителя. Он подавлял малейшую попытку сопротивления жестокими ударами или с таким бешенством дергал меня за руку, что, казалось, хотел оторвать ее от плеча.
Смерть витала надо мной…
Вдали уже виднелась дубовая аллея, ведущая к замку.
В эту грозную минуту меня осенила счастливая мысль: если бы Сюрто хоть на четверть секунды выпустил мою руку, я мог бы еще спастись: один прыжок — и я в поле. В темноте этому огромному, грузному человеку не угнаться за мной, тем более, что я знал каждую кочку и каждую ямку в этих местах. Сколько раз — днем и ночью — я бегал по этим тропинкам, кустарникам, полям и оврагам! Я проскользну, как ящерица, там, где он споткнется, увязнет, заплутается…
Но для этого прежде всего надо было заставить Сюрто хоть на секунду отпустить меня!
Сначала я решил прокусить ему палец, но тут же отказался от этой мысли. Другая идея, поистине спасительная, пришла мне в голову: я вспомнил, как, будучи еще совсем маленьким, я часто ловил для забавы разных насекомых: кузнечиков, божьих коровок, жуков, стрекоз.
Часто случалось, что пойманные букашки, как только я к ним прикасался, притворялись мертвыми; они лежали неподвижно, не шевеля ни ножкой, ни усиком. Я пробовал переворачивать их на спинку, на брюшко, дул на них, кричал — ничто не помогало. Однако стоило мне сделать вид, что я перестал интересоваться ими, как букашка сразу оживала и фрууу! — поминай, как звали!