Марш 30-го года
Шрифт:
Победил Мишку Боярчук: против всего Мишкиного фронта он произвел сильную демонстрацию, отправил десяток коммунаров на дерево. Коммунары облепили ствол и покрикивали на Мишку. Мишка, переступая потихоньку, подобрался выше, не спуская глаз с преследователей, но, видимо, не придавал серьезного значения всей этой армии. А тем временем Боярчук по стволу соседнего дерева совершал обходное движение. В нужный момент он перебрался на Мишкину сосну и оказался выше его метра на два. Этого удара с тыла Мтшка не ожидал и не приготовился к нему. Он начал стремительное отступление вниз, настолько
Мишку поселили на краю коммуны. Совет командиров передал попечение о Мишке Боярчуку и Гуляеву, остальным коммунарам запретил даже разговаривать с Мишкой, а тем более играть с ним или кормить его. Мишка жил довольно хорошо: он был еще молод и весел, пищи у него было достаточно, душевный покой обеспечивался советом командиров, а кроме того, ему была предоставлена автомобильная шина для физкультурных упражнений.
Тем не менее совнаркомовские медведи не перестали быть предметом коммунарских мечтаний. Все решили, что осенью за медведями нужно прислать, и тогда в коммуне будет три медведя.
Рядом с медведем как развлечение нужно поставить церковь. Церковь стояла почти в самом нашем лагере. Время от времени возле церкви собирались старушки, старички, парочки вообще потребители "опиума"#50. Приходил старенький сморщенный попик, собирался хор и начиналось священнодействие.
Коммунары, слышавшие о религии только на антирелигиозных вечерах, обратились ко мне с вопросом#51:
– Ведь можно же пойти посмотреть, что они там делают в церкви?
– А чего же? Пойди посмотри.
Акимов предупредил:
– Только смотри, не хулиганить. Мы боремся с религией убеждением и перестройкой жизни, а не хулиганством.
– Да что мы, хулиганы, что ли?
– И вообще нужно, понимаешь, чтобы не оскорблять никого... там как-нибудь так... понимаешь... деликатнее так...
Хотя Акимов делал это распоряжение больше при помощи пальцев, но коммунары его поняли.
– Да, да, это мы понимаем, все будет благополучно.
Но через неделю ко мне пришел попик и просил:
– Нельзя ничего сказать, ваши мальчики ничего такого не делают, только, знаете, все-таки соблзн для верующих, все-таки неудобно. Они, правда, и стараются, боже сохрани, ничего плохого не можем сказать, а все-таки скажите им, чтобы, знаете, не ходили в церковь...
– Хулиганят, значит, понемножку?
– Нет, боже сохрани, боже сохрани, не хулиганят, нет. Ну, а приходят в трусиках, в шапочках этих, как они... а некоторые крестятся, только, знаете, левой рукой креститься и вообще не умеют. И смотрят в разные стороны, не знают, в какую сторону смотреть, повернется, понимаете, то боком к алтарю, то спиной. Ему, конечно, интересно, но все-таки
Я успокоил попика, сказал, что мешать ему больше не будут. На собрании коммунаров я обьявил:
– Вы, ребята, в церковь все-таки не ходите, поп жалуется.
Ребята обиделись.
– Что? Ничего не было. Кто заходил, не хулиганил, молча пройдет по церкви и домой...
– А кто там из вас крестился левой рукой и зачем понадобилось креститься, что, ты верющий, что ли?
– Так говорили же, чтобы не оскорблять. А кто их знает, как с ними нужно. Там все стоят, потом бах на колени, все крестятся. Ну, и наши думают, чтобы не оскорблять, как умеют, конечно...
– Так вот, не ходите, не надо...
– Да что ж? Мы и не пойдем... А и смешно же там: говорят как-то чудно, и все стоят, и чего стоят? А в этой загородке, как она? Ага - алтарь, там так чисто, ковры, пахнет так... а только, ха-ха-ха-ха, поп там здорово работает, руки вверх так задирает, представляется здорово, ха-ха-ха-ха...
– А ты и в алтаре был?
– Я так зашел, а поп как раз задрал руки и что-то лопочет. Я смотрю и не мешаю ему вовсе, а он говорит: иди, иди, мальчик, не мешай, ну, я и у шел, что мне...
Во второй половине августа начались групповые экскурсии в горы. Собирались по пять-шесть человек, выпрашивали у хозкомиссии хлеба и консервов, на плечи навешивали спортивные винтовки для защиты от "бандитов и медведей" и уходили на несколько дней. Возвращались уставшие о оживленные, рассказывали о чудесных проишествиях, страшных обвалах, ночевках в горах, о медвежьих следах и о заброшенных черкесских садах. Одна из групп привела с собой беспризорного Кольку Шаровского. Колька в горах свой человек, знает тропинки и селения, но готов променять вольную жизнь казака на коммунарский строй... Коммунары исследовали Кольку со всех сторон, а главное, не идиот ли, но воспреемники расхваливали его наперебой:
– Грубой пацан. С нами был все время, грамоте знает, разумный пацан, не симулянт, сразу видно...
Колька на собрании держится с достоинством. Он сидит на камне и веточкой похлопывает по голой пятке, то и дело поправляя на голове выцветший измятый картуз.
– А не сорвешься?
– У вас хорошие ребята, не сорвусь...
Приняли и немедленно зачислили в третий взвод. Мне оставалось позвать Ваську, командиру взвода:
– Отведи, пусть Николай Флорович посмотрит, выкупайте и к парикмахеру, вот деньги...
– Есть, а костюмы?
– Трусики у нас найдутся и парусовки, а без парадного обойдется, да он в строй все равно еще не годится.
– Есть, - сказал Камардинов, беря пацана за плечо.
– Ну, идем к... а вот и он. Колька, вот тебе работа, а то жалко на тебя смотреть...
Вершнев остановился и в пол-оборота на Ваську:
– Сколько р-р-раз тебе г-г-говорил, не К-к-колька, не К-к-колька...
– Извиняюсь, Николай Флорович...
– Ну, хоть К-к-коля, а то ч-ч-черт з-з-знает...