Марш 30-го года
Шрифт:
– Та-а-ак. А кто такой Дзержинский?
Молчание.
– А Ворошилов кто?
– Ворошилов?.. Главный... этот... вот, как генерал...
– Главный, значит?
– Угу...
Теперь уже и Крейцер заливается хохотом, покрывая басовым восторгом смех командиров.
Пацан молчит.
– Ну что?
– обращается Швед к совету.
– Принять, - говорит Крейцер.
– Голосую. Кто за?
Не успели принять этого, врывается в совет Синенький.
– Там еще один, из Одессы, приехал...
– Ну, чего ты, как угорелый... давай его сюда!..
Входит.
– Рассказывай.
Начинает рассказывать быстро, видно, что заранее обдуманную речь произносит:
– Я жил в одном дворе в Одессе, где вы останавливались. Просил вот их,
– Показывает на меня глазами, - отец у меня пьет, безработный, и каждый день бьет и бьет. Я и приехал...
– Где взял денег на дорогу?
Сначала деньги взяты у отца. Потом выясняется, что деньги украдены у соседей.
– Для чего ты украл?
– А я раньше поехал без денег, это, как его...
– Зайцем?
– Зайцем, а меня на третьей станции высадили, так я и вернулся, а потом взял эти деньги... на дорогу.
Коммунары вспоминают, что видели этого мальчишку в Одессе, он занимался кражей арбузов с подвод... Коммунары говорят:
– Пацан балованный, а потом папа у него есть... Пускай в Одессу едет, дать денег на дорогу...
Сопин другого мнения:
– Вот, что он не беспризорный, так это что ж? Он, конечно, ночует дома, а днем, так он все равно арбузы таскает, так это разве не беспризорный? А ночью, конечно, ночует... А что? Принять. Он, конечно... и так и так. Две должности занимает...
Большинство за отправку в Одессу.
– Завтра поедешь, - говорит Швед, - дадут тебе билет...
Одессит громко ревет и срывает с себя рубашку...
– Не поеду, все равно не поеду, смотрите, как бьет... вот!.. вот!..
Кое-кто и синякам не верит.
– Да это не папаша, это кондуктор.
И вдруг горячую речь произносит Синенький, торчащий до сих пор в кабинете:
– Мы знаем, пацан этот хороший... А мы знаем, как отец его бил, и тогда все видели!.. А что он украл, так что, он не на что-нибудь, а на дорогу, ка к отцу он все равно не поедет. Надо принять, потому что пропал он тогда совсем!..
И таки-добился своего одессит - приняли. Крейцер махнул рукой:
– Правильно, правильно сделали, что приняли...
Наконец, и третий в сегодняшнем совете - Колесников. Этого сразу видно. Его физиономия свидетельствует о породе, слагающейся обыкновенно на Тверских, Ришельевских и улицах Руставели.
– Сколько времени на улице?
– Три года.
Колесникову уже лет шестнадцать, он держится в совете прямо и видно старается не оскандалиться.
Крейцер по неопытности задает вопрос, который в подобном случае никогда не зададут коммунары:
– Чем жил на улице?
– Чем жил?
– добродушно серьезен кандидат.
– Да так, как придется.
– Красть приходилось?
– Да так вообще. Разное бывало. Ну, на благобразе не без этого... Но только в редких случаях...
Командиры улыбаются, улыбается и Колесников - через одну минуту новый член
А в один из вечеров две небольшие девочки, у каждой аккуратный сверсток, и сами они аккуратистки, видно. Совета командиров в этот вечер не ожидалось, а в кабинете, по обыкновению, народ.
Спрагиваю:
– Чего вам?
– Примите нас в коммуну.
– Откуда же вы?
– Из Сочи.
– Откуда?
– Из Сочи приехали.
Мы все удивлены, переспрашиваем. Действительно, приехали из Сочи.
– Как же вы приехали?
– Нас посадил начальник станции.
– А билет?
– Мы собрали пятьдесят рублей. Мы жили у людей с ребенками... А Настя и говорит: поедем, так мы и поехали...
– Пятьдесят рублей?
– Нам хозяева были должны, мы долго не брали денег, а как коммунары жили в Сочи, так мы и сказали хозяину, что поедем...
– Что за хозяева?
– Ее не пускали, а мои - хорошие, сказали "поезжайте" и даже попросили начальника станции...
– А назад как поедете?
– спрашивает Камардинов.
– Не знаем.
Мы молчим, пораженные этим проишествием. А они стоят рядом и молча моргают глазами.
Пришлось трубить совет. С совете смеющееся удивление. Сопин предлагает:
– За их боевой подвиг - принять!
Так и сделали.
Но были и отказы. Вваливается в кабинет бородатый парень и сразу усаживается на стул:
– Примите в коммуну.
– А сколько вам лет?
– Семнадцать.
– В каком году родились?
– В тысяча девятьсот девятом.
– Уходите.
– Что?
– Уходите!
Других можно, а я что ж...
И уходит, цепляясь за дверь...
25. СИМФОНИЯ ШУБЕРТА
Ужин, как обычно, был в шесть часов.
За ужином секретарь совета бригадиров Виктор Торский прочитал приказ:
"Несмотря на героическую штурмовую работу колонистских бригад, остается еще много дела. Поэтому совет бригадиров: сегодня время с восьми часов вечера до трех часов ночи считается как рабочий день с перерывом на обед в одиннадцать часов. Рапорты бригадиров - в три часа пятнадцать минут, спать - в три двадцать. Завтра встать в девять, построиться к первомайскому параду в десять часов.
Заведующий
колонией - Захаров,
ССК - Торский".
Производственный корпус новенький, двухэтажный, с балконом... На свежеокрашенном полу ничего нет, кроме блеска, у порога распростертый мешок приглашает вытирать ноги. Под левой стеной выровнялись в длинной шеренге токарные "красные пролетарии", а справа во всю длинну цеха протянулись солидные фрезерные "цинциннати" и "вандереры", перемежаемые высокими худыми сверлильными станками. А между этими рядами разместилась сложная семья зуборезных и долбежных станков. Четыре ряда фонарей, еще без абажуров, заливают ровным светом стены, потолки и станки. Колонисты по одному, по два пробираются на балкон и любуются этим великолепным итогом многолетних своих трудов - новым советским заводом, настоящим заводом, который завтра будет торжественно открыт.