Маршал грозового мира
Шрифт:
— Сколько будут ещё длиться твои экзамены? — полюбопытствовала Илана.
— Предлагаю закрыть и эту тему, — прямо, безо всяких намеков сказала Хемена. — Мне хватает напряженности со всеми экзаменами, а на наших вечерах не говорят о делах и беспокойных вещах. Лучше ты что-нибудь расскажи, Эви. Как там твои обязанности? Почему ты на целый месяц забросил наши вечера?
Эвальд развел руками:
— Обязанностей мало, но занятости хватает. И не только у меня.
— Ага, хватает, — хихикнув, вступила Илана. — Ты занимаешься тем, что
— Да даже не в том дело, — тон Эвальда оставался таким же веселым. — Просто Центр Одаренных есть Центр Одаренных, у них свои законы. Не так ли, Хор?
Тот умудрился попасть в ноты одновременно с ответом:
— Именно, но законы могут меняться.
— И вы считаете себя тем человеком, который способен их поменять? — моментально произнес Эвальд.
Хор кивнул, ничего не сказав, и минорным аккордом завершил сыгранный аккомпанемент. А затем вежливо улыбнулся:
— Начали?
Эвальд серьезно кивнул. Пальцы Хора легонько двинулись по клавишам, рождая немного грустный мотив песни о любви, а в музыку вплетались строгие слова:
Да, я давно позабыл слово «честность»,
Впрочем, я честным и раньше не был.
Слава, богатство, почет и известность,
В каждой улыбке — свой скрытый посыл.
Я — это книга. Я — буквы и точки.
Ты прочтешь то лишь, что должен прочесть.
Жестами, взглядом пишу эти строчки:
Вызов, угрозу иль добрую весть.
Мертвенно сдержан; не подозревайте:
Чист, как поля моей книги чисты.
Черным по белому все: прочитайте,
Если вам пальцы не режут листы.
Точки и буквы — фантомы и маски,
Шорох страниц — новый текст каждый миг.
Ночью, во сне, голос мамы без ласки
Спросит сурово: «Чего ты достиг?»
Нет, я не сказка: роман. Или драма.
Суть всю раскрою, когда придет срок.
Я совершил очень многое, мама.
Но я молчу. Ты — читай между строк.
Песня стихла, и некоторое время они все ничего не говорили. Лицо Эвальда было задумчивым, привычных оживляющих атмосферу фраз он не произносил, потому-то и продолжалась тишина. Сестры не отрывали взгляда от неподвижного брата, Хемена хмурилась, прищуренный глаз Иланы совершенно не сочетался с проникнутым внезапной серьезностью выражением лица, а Хор понимал, что если кто и имеет право нарушить молчание, то только не он. Но пауза затягивалась.
— Кто сочинил эту вещь? — наконец негромко спросил гость.
Эвальд тряхнул головой, словно оттаяв, и нервно улыбнулся:
— Один мой знакомый.
— Тот, кто работает в газете, или тот, кто прислал туда свои стихи? — ровным тоном поинтересовалась Илана. Её смешки и веселая улыбка уже не сопровождали каждое слово, а в глазах не блестел интерес.
Эвальд неторопливо перевел взгляд на неё и пожал плечами:
— Нет. Он не горел желанием представить свои творения
— Погоди-ка, — приподняла бровь Хемена. Хотя она сохраняла непроницаемое выражение лица, но пальцы правой руки нервно сжимались. — Ты хочешь сказать, что автор этих стихов не давал позволения их кому-либо читать, а ты взял и все это нам спел, наперекор его воле?
— Да ладно тебе. — махнул рукой Эвальд, досадливо поморщившись. — Мы с этим человеком давние друзья, и как-нибудь уж разберемся, это не великая трагедия. Да и не было с его стороны такого категоричного запрета.
Хемена повела плечами, и на некоторое время воцарилась неловкая тишина.
— А вам не кажется, — вдруг тихо произнес Хор, — что это все же неправильно? Это стихотворение сочинено не для того, чтобы штурмовать с ним журнал и потом гордиться публикацией. Оно… Очень личное.
Опять повисла тишина. Хор не до конца понимал себя: собирался оставаться незаметным и влез, хотя его никто не просил. Песня зацепила. Вроде и не такое уж произведение искусства, но сочетание слов, музыки и того, как Эвальд её пел, неожиданно дало прочувствовать это стихотворение, и Хор не сомневался, что те же чувства испытывал автор, когда писал. Глухая тоска, скрытая от окружающих твердой стеной невозмутимости и привычки показывать лишь то, что надо собеседнику.
— Вы даже не знаете, кто это написал, — пожал плечами Эвальд, выглядя почти беззаботно. — Поэтому я не вижу ничего страшного.
— Пожалуй, да, — протянула Хемена.
Илана начала говорить что-то о живописи. Вечер продолжался, только в нем уже не чувствовалось прежних покоя и искренности.
***
Раль занимала в общежитии Центра Одаренных небольшую комнатку с видом во двор, обычно пустой и унылый. Ученики его не любили, и довольно редко кто-нибудь бродил здесь, заучивая материал, или устраивал встречи. Только ветер гонял по грязным камням бумажный мусор и горстку желтых листьев. Смотреть в окно Раль не любила даже при самом мрачном настроении, поэтому почти всегда закрывала его шторой, тратя больше денег на лампу, поскольку оплачиваемый администрацией тускловатый свет люстры начинал работать лишь после заката.
Был уже вечер, занятия в Центре давно закончились, и все ученики разошлись по домам или комнатам в общежитии. Стало тихо и темно. Солнце клонилось к закату, и наступила та ровная, не гнетущая нисколько тишина, к которой Раль стремилась каждый день после суеты, шума и беспокойства учебного дня. Только сегодня эта тишина не избавляла от мыслей о Синди, Тровене, Трэйгле. И о загадочном безжалостном человеке, который передал Синди блокиратор. Казалось, все это ничем уже не вытравить из головы, казалось, трагическая история навеки поселилась внутри, заставляя вновь и вновь возвращаться к ней, заново обдумывать, заново прокручивать все события. Она выгнала даже привычные мысли о риске, о везении, которое служило знаком возвращения магии.