Маршал Конев
Шрифт:
Сказав это, Конев остановился и пристально взглянул на Верховного Главнокомандующего, стараясь угадать его реакцию. Но на лице Сталина не дрогнул ни один мускул: оно было непроницаемо, наглухо закрыто для оппонента.
— Конечно, при нанесении двух ударов намного усложнится управление войсками. — Конев, конкретизируя вывод, уточнил: — Такая форма оперативного манёвра может быть осуществима лишь при том непременном условии, если у командования фронта будет достаточно сил и средств...
Конев заметил, как Сталин резко повернулся в его сторону и стал с интересом прислушиваться. По телу Конева пробежал озноб. Кровь прилила к вискам. Да, что-то он сказал не то, выразил свою мысль нечётко,
— Собственно, сил и средств у нас и сейчас достаточно, но мы, разумеется, не будем возражать, если Ставка усилит нас техникой и оружием. Со своей стороны могу ещё раз заверить Ставку, что мы всё внимательно взвесили и продумали. Сложившаяся на нашем фронте обстановка настоятельно требует нанесения ударов именно в двух направлениях. И Военный совет фронта полон решимости претворить этот непростой, но вполне осуществимый план в жизнь. У меня всё. — Конев по старой привычке опустил руки по швам, поднял голову и еле заметно для присутствующих принял стойку «смирно».
Сталин не спеша подошёл к Коневу вплотную, сверлящим взглядом посмотрел на него и с характерным грузинским акцентом бросил:
— Уж очень упрямы вы, товарищ Конев!
Затем, вернувшись на своё место и сев, пряча чуть заметную улыбку в державные усы, продолжил:
— Что ж, может быть, это и неплохо. Когда человек так решительно отстаивает своё мнение, значит, он убеждён в своей правоте.
Конев, несколько успокоенный, сел на отведённое место.
У Крайнюкова отлегло от сердца. «Кажется, пронесло», — подумал он. Но Верховный, немного помолчав и обращаясь уже к членам Ставки, холодно продолжил:
— Как мы здесь слышали, под командованием товарища Конева сосредоточено слишком много войск, занимающих почти пятисоткилометровую оборону. Управлять таким огромным воинским объединением, конечно, трудно. Есть предложение часть войск передать южному соседу и поручить каждому фронту действовать на одном стратегическом направлении, нанося два одновременных удара...
Конев сразу же почувствовал, куда клонит Сталин, и как ужаленный, не спрашивая разрешения, поднялся и высказался решительно:
— Я не жалуюсь, товарищ Сталин, на трудности управления войсками вверенного мне фронта. Но главное — нельзя разрывать единую, проводимую на одном стратегическом направлении операцию, особенно в начальной её стадии, на две самостоятельные группировки войск. Не секрет, что каждый комфронта в первую очередь будет стремиться во что бы то ни стало выполнить свою непосредственную задачу. Это значит, нельзя будет достичь такого тесного взаимодействия, какого добьётся один командующий в интересах операции в целом. Единому руководству легче реагировать и быстрее влиять на ход развития событий как на Рава-Русском, так и на Львовском направлении. Это же ясно каждому, кто на практике, а не только теоретически решал подобные задачи...
Всё это Иван Степанович проговорил быстро, горячо, убедительно, и никто из членов Ставки не посмел оспорить его суждение. Даже Сталин не решился остановить Конева, который, по сути, его перебил. Все заметили, как Сталин смутился и стал медленно набивать трубку. И только после того, как раскурил её, а точнее, взвесил всё, тихо и спокойно, демонстрируя безграничную власть над людьми и событиями, проговорил:
— Сегодня, видимо, мы этот вопрос не решим. Отложим его на завтра и поручим Генштабу ещё раз уточнить обсуждаемый нами план, подготовить его на утверждение Ставки.
Крайнюков поднялся вместе со всеми, но облегчения, которое обычно
— Ничего, — трогая Крайнюкова за локоть, сдавленным шёпотом уже на ходу сказал он. — Всё, думаю, утрясётся. В Генштабе сидят знающие люди. Они нас поймут и помогут склонить чашу весов на нашу сторону. Главное, что Жуков за нас...
И действительно, уточнение плана в Генштабе заняло немного времени. С замыслом Военного совета фронта генштабисты согласились, сделав некоторые конкретные уточнения. На следующий день при вторичном рассмотрении плана в Ставке он прошёл без особых возражений. В заключение Сталин напомнил Коневу, что на это летнее наступление возлагаются особые надежды, нужен только успех. Не преминул он напомнить и о личной ответственности командующего фронтом за проведение в жизнь разработанной им операции...
После нелёгкого утверждения плана Львовско-Сандомирской стратегической наступательной операции Конев вместе с Крайнюковым тем же боевым самолётом возвращались из Москвы в штаб фронта. Нервное напряжение, испытанное в минувшие дни, давало себя знать. Трудно было успокоиться, забыться, думать о чём-то другом. Каждая встреча со Сталиным порождала в душе Конева противоречивые чувства. С одной стороны, он восхищался его манерой вести совещания, умением терпеливо выслушивать и нащупывать болевые точки в исследуемых проблемах, с другой — его тревожила привычка Сталина задавать неожиданные, коварные вопросы, ставящие оппонента в трудное положение, а то и вовсе в тупик.
Этим отличались беседы Сталина с командующими фронтами в первый период войны, когда он ещё не мог отрешиться от привычек мирного времени: безапелляционно судить обо всём и требовать обязательного выполнения его решений. Коневу запомнилась встреча со Сталиным в начале осени 1942 года, когда создалось тяжёлое положение на юге страны в связи с выходом немецких войск в Большую излучину Дона и к Волге. Тогда очень резко встал вопрос о защите Сталинграда любой ценой. Из всех вариантов, предложенных Генштабом, Верховный Главнокомандующий выбрал один. А именно: забрать у Западного и Калининского фронтов резервы войск и направить их для защиты Сталинграда. Против этого категорически выступили Жуков и он, Конев. Предварительно об этом состоялся зашифрованный разговор по правительственному телефону, а вскоре оба командующих были вызваны в Ставку для решения этой жгучей проблемы с участием членов Государственного комитета обороны (ГКО). Тяжело переживая трагические события весны и лета сорок второго года, Жуков и Конев, однако, выступили против переброски под Сталинград резервных войск Западного и Калининского фронтов. В данном случае они думали не только о спасении Сталинграда, но и о положении дел на других фронтах, и в частности об опасности, которая ещё продолжала как дамоклов меч висеть над Москвой. И стоило только начать переброску войск из-под Москвы и Калинина (а это трудно скрыть), как Гитлер тут же организовал бы новый мощный удар в сторону столицы. И неизвестно, чем бы это могло кончиться. Но Сталина сильно раздражал решительный протест, высказанный Жуковым и Коневым против сокращения войск, расположенных на северо-западе Москвы, считая, очевидно, что они исходят лишь из интересов своих фронтов и личных амбиций. И когда были исчерпаны все доводы обеих сторон, Сталин не выдержал и раздражённо бросил: «Отправляйтесь!»