Маршал Конев
Шрифт:
— Господи, господи, — причитала она, — а Никодим-то мой сгорит, поди! Дотла сгорит, бедный...
Прасковья Петровна кинулась к двери с намерением добраться до подвала, открыть его и освободить несчастного мужа. Но пламя зло лизнуло её лицо, опалило брови, и она отступила, хлопая руками по подолу, сбивая с него искры огня. Тем временем стропила крыши обвалились, балки рухнули вниз, и не было уже никакой надежды помочь Никодиму, спасти его от неминуемой гибели.
Когда Николай Паршин поставил свои орудия в глубине двора Копасей, баба Парася всё ещё сидела на уцелевших от огня брёвнах и, обхватив голову руками, плакала и причитала:
—
Лейтенант Паршин, проследив, как бойцы устанавливают орудия, подошёл к хозяйке и стал её успокаивать:
— Ну что вы плачете, бабуся? Не пустим мы больше сюда немцев. Живите спокойно, устраивайтесь. Советская власть поможет...
Прасковья Петровна, глянув на офицера заплаканными глазами и увидев на его плечах погоны, вдруг резко отшатнулась.
— Ты сам немец или власовец проклятый! — резко сказала она.
— Да что вы, бабуся! — удивился Паршин. — Какой же я немец? Я свой, советский офицер. Посмотрите, все наши в погонах...
— Офицер? — переспросила Прасковья Петровна. — Советский? Господи, да я же советского офицера ни разу в глаза не видала, тем более при погонах. Подойди-ка, сынок, поближе...
Прасковья Петровна поднялась, дотянулась исхудавшими руками до лейтенантских щёк, погладила их, а затем поцеловала Паршина в колючий подбородок.
— Горе-то у меня какое, сынок, горе-то какое, — доверительно сообщила она. — Дом сгорел, это ладно. Но ведь и чёловик мий, муж, значит, вместе с домом погорел. Одна я теперь...
Николай как мог успокоил осиротевшую женщину. И она ничего не сказала больше о своём муже. Так и не раскрылась тайна Никодима Копася. Только и осталось Прасковье Петровне ждать сына, сражавшегося против фашистов невесть на каком фронте в рядах Красной Армии.
23
Уже миновали самые критические дни боев, отбиты ожесточённые танковые контратаки противника с севера и юга Колтовского коридора. Уже прошли по нему две наши танковые армии и, выйдя на оперативный простор, острыми клиньями разрезали на куски группу немецких армий «Северная Украина». Зажатые в Бродовском котле восемь фашистских дивизий были разгромлены, и остатки их капитулировали. Но боевое напряжение не ослабевало. «Вперёд, на Запад!» — эти слова слышались всюду днём и ночью, поторапливая командиров и бойцов. Все видели, что идёт большое, решающее наступление.
Водитель транспортной роты красноармеец Женя Калмыкова, казалось, не знала усталости. Её «студебеккер» челноком сновал между складами боеприпасов и передовыми позициями подразделений, уходившими всё дальше и дальше на запад. Чаще всего она одна сидела в просторной кабине, уверенно лавируя между воронками от снарядов и бомб, на большой скорости преодолевала участки, простреливаемые артиллерией противника. Но случались у неё и попутчики. То прихватит раненых, чтобы отвезти их в медсанбат, то подсядет офицер, спешащий по своим делам в вышестоящий штаб или, наоборот, на передовую линию. Женя брала попутчиков охотно: в компании ехать веселее. Многие из них перво-наперво интересовались фотографией, висевшей у неё в кабине: кто да что? Женя обычно говорила, что это её муж. Или, судя по тому, кто спрашивал, отвечала так, что больше не приставали. Но чаще всего
Тысячи рейсов сделала Калмыкова за войну, и ничего такого особенного, никакого чрезвычайного происшествия с ней не случилось. Ну разве что скат осколком пробьёт, или мотор забарахлит, или «искра в покрышку уйдёт». Каждый раз она живо со всеми этими неполадками справлялась сама.
А тут подсел к ней в дороге корреспондент. Его майорские погоны она не сразу заприметила, увидела лишь, что он весьма молодой, лет двадцати-двадцати двух. С орденом Красной Звезды на гимнастёрке. Чубатый такой и симпатичный. Представился он очень просто:
— Барсунов. Иван.
— Ну Иван так Иван. Вся Россия на Иванах держится. Садись — поедем.
Постепенно разговорились. Обычно о чём попутчики спрашивают? Откуда родом да где родные и близкие. Оказались они земляками. Из воронежских мест. Только начал Иван красочно разрисовывать свою Анну — рабочий посёлок, что на берегу Битюга, как вдруг по стеклу резанула автоматная очередь. Три дырки — насквозь. Женя инстинктивно давит на газ. Жмёт изо всех сил, чтобы выскочить из-под обстрела. Но машина резко замедлила ход и стала заваливаться на бок. «Значит, оба левых ската пробиты», — сообразила она. Быстро открыла дверцу, видит — немцы! Уже бегут к машине и кричат: «Рус, капут!» Женя схватила свой автомат — и по врагу очередью. Выскочил из кабины и корреспондент. Оба залегли в кювет. Отстреливаются. Барсунов вытащил свой пистолет: пух, пух, а толку — чуть. Женя кричит ему:
— В кабине, под сиденьем, — трофейный! Возьми! Журналист пулей метнулся в кабину. Схватил автомат и обратно. Снова свалился в кювет, прицелился, и дело пошло веселей.
В кузове несколько легкораненых бойцов ехало. Они тоже, кто мог и у кого имелось оружие, повыскакивали — тоже открыли огонь. С той и другой стороны пальба идёт активная. Немцы — а их оказалось много — отходить не думают, лезут напролом. Видно, им машина очень нужна: она их как магнит притягивает.
Женя понимает, что силы неравные. Кричит Барсунову:
— Ты тут с ранеными обороняйся, а я с тыла зайду!.. Не успел корреспондент её остановить, как она уже на другой стороне автомашины. Её примеру последовали и некоторые раненые.
Вскоре стрельба там поднялась довольно интенсивная. Немцы не поймут, что случилось. Вскакивают, отбегают. А многие уже навсегда остались лежать на земле. Бить бегущих легче. Но патроны кончаются. У Барсунова было всего ничего — два диска. «Ладно, — думает, — прикладом отбиваться буду, да в пистолете ещё что-то осталось. Для ближнего боя сгодится...» Но вдруг на левом фланге, около опушки леса, такой тарарам поднялся: автоматные очереди, крики «ура». «Неужто Женя атаку крупных сил имитирует? — подумал Иван. — Вот так девка!»
Оказалось, подоспел наш взвод автоматчиков, ехавших на передовую. Рассеяли гитлеровцев быстро: многих уничтожили, некоторых взяли в плен, остальные успели укрыться в лесу.
Автоматчики, разгорячённые боем, возбуждены, чертыхаются, что-то кричат, смеются. Двое оказались ранеными — их перевязывают, успокаивают. Другие забираются в кузов машины, на которой ехали.
Женя к ним:
— Помогите, ребята, скаты сменить.
Ну, бойцы молодые, здоровые — мигом всё сделали. Раздалась команда: «По машинам!» И все — в разные стороны. Будто ничего и не произошло. Война есть война: она для всех стала как бы обычным делом.