Маршал Ней: Храбрейший из храбрейших
Шрифт:
Прямым следствием установления новой монархии является формирование имперской знати. После награждения 23 декабря 1807 года итальянским орденом Железной Короны Ней получает звание, которое присуждается за высшие военные заслуги, и право получать ренту с отдалённых земельных угодий. Это ещё сильнее привязывает маршала к судьбе Великой Империи. В награду за военные заслуги 6 июня 1808 года он получает титул герцога Эльхингенскогр. Этот титул сопровождается рентой в 17 647 франков и недвижимостью в королевстве Вестфалия, которая обеспечивает годовой доход в 100 000 франков. Всё это дополняют земли в Ганновере, ежегодно приносящие ещё около 90 000 франков.{171} Таким образом, привязывая доходы маршалов к заграничному имуществу, Император создаёт прямой экономический интерес к сохранению самых широких границ государства. Отныне его сподвижникам придётся выбирать между бесконечными
Так создаётся новая аристократия, Наполеон постоянно стремится связать её с прежней. Он не хочет, чтобы Монморенси был беден, а Ней богат.{172} Желание получить сплав старой и новой знати оказывается утопическим. Однажды герцог Эльхингенский, относившийся с презрением к знатным фамилиям, удивит Наполеона, когда примется расписывать ему достоинства молодого Монтескье.{173}
«Кузены» Императора — так Наполеон обращался в письмах к своим маршалам — представляют собой «один из обязательных атрибутов короны».{174} Постоянно опасаясь их превращения в соперников, Наполеон вынужден лукавить: «Больше пышности в мундирах офицеров, окружающих Императора, чтобы контраст со скромностью платья суверена был ещё очевиднее».
Старания маршалов правильно вести себя при дворе вызывают улыбку. Ветераны революционных войн хотят обучиться хорошим манерам, но довольно часто у них ничего не выходит: «Лёгкий налёт смешного — вот все, что им удаётся приобрести в учёбе».{175} Ней испытывает отвращение к парадным туалетам, которые Наполеон полагает обязательными на больших приёмах. Маршал считает их старомодным маскарадом, смеётся над теми, кто носит подобную «сбрую», он согласен купить десяток таких костюмов, только бы не пришлось их носить. Тем не менее, как и все остальные, Ней вынужден соблюдать этикет, и время от времени ему приходится отказываться от милой его сердцу военной формы. Блеск оружия отталкивал представителей других слоев, которым Наполеон хотел понравиться.
Нею чужды светские манеры, и иногда он выходит за рамки приличий, диктуемых установленными правилами. Однажды во время официального ужина, устроенного военным министром, он оказался за столом рядом с одним из князей Рейнского союза, им прислуживает гайдук. Последний делает это так старательно, что Ней благодарит его. Присутствующие едва сдерживают смех, особенно, когда герцог Эльхингенский обращается к слуге: «Кого я вижу! Это ты, Фредерик! — И продолжает уже для всех: — Дамы и господа, извините, это мой товарищ, нам приходилось спать в одной кровати». Князь, чтобы избежать неловкости, отсылает этого Фредерика к остальной прислуге. Маршал же, охваченный боевыми воспоминаниями, оставляет блестящее общество и следует на кухню, где находит старого товарища, обнимает его, сует в руку банкноту и обещает протекцию.{176}
15 августа 1807 года в Нотр-Дам Ней находится среди их высочеств, больших сановников, маршалов, камергеров и фрейлин. Общество собралось, чтобы присутствовать на исполнении «Те Deum» в честь побед Наполеона. 23 августа Ней в Тюильри, где празднуется бракосочетание Жерома Бонапарта и принцессы Вюртембергской, в октябре мы видим его в Фонтенбло, на представлении послов. Двор живёт блестящей светской жизнью; балы у княгини Боргезе, королевы Гортензии, герцога Фельтрского, то у одного, то у другого министра. Чтобы погасить недовольство, Наполеон предлагает Нею и другим представителям имперской элиты самим давать приёмы. «Никто из этих первых лиц никогда не держал настоящий светский дом, — заметит Император, — если кто-то из них устраивает ужин, он приглашает только своих. Если мне случалось бывать на их пышных балах, кого я там видел? Ни одного нового лица, никого из пострадавших, никого из тех строптивых, которые бы дулись в углу. Никто не делает даже попытки подсластить им пилюлю». Старая и новая элита могли встретиться лишь у послов или иностранцев, останавливавшихся в Париже. Наполеон советует приближенным быть повнимательнее с русским послом графом Толстым, который не стесняется клеймить имперский режим, находясь в салоне мадам Рекамье или у кого-нибудь из неисправимых критиков, обосновавшихся в предместье Сен-Жермен. Как-то во время охоты Ней затеял с этим послом разговор о международной политике, причём беседа оживилась настолько, что дело едва не дошло до дуэли.{177} Узнав, что его маршал утверждал, будто Франция просто и прямо намерена отбросить Россию за Днестр, Наполеон высказался очень жёстко: «Он не знает, о чём говорит. Он настолько же посвящен в мои планы, насколько в них посвящен последний армейский барабанщик».
Некоторые
Жилище Нея словно приветствует его сосед по улице Лилль — роскошный особняк Богарне с перистилем в египетском духе, турецким будуаром, салоном времён года и другими помпезными украшениями, которые, по слухам, обошлись в астрономическую сумму в полтора миллиона франков. Выставленная напоказ роскошь соседских владений заставляет маршала приняться за реставрацию и обстановку собственного парижского особняка. Правда, его личное участие в этом невелико. Грядущие Испанская, Португальская, Русская и Немецкая кампании на месяцы и годы оторвут его от дома. Не лишённая вкуса и охочая до роскоши супруга маршала сама займётся переделкой. «Я понимаю, что все Ваши советы, связанные с экономным содержанием дома, продиктованы Вашими искренними ко мне чувствами, — пишет она отцу, — но подумайте о моём положении. Поверьте, я не тщеславна, но всё же нам следует жить соответственно нашему рангу в обществе».{179}
Роскошная парижская резиденция герцога Эльхингенского (к сожалению, снесённая в 1867 году при продолжении улицы Сольферино) гордо возвышалась рядом с Отелем де Сальм. Построенная Антуаном-Шарлем Обером накануне Революции, с двором и садом в виде террасы, нависающей над набережной Орсэ, она полностью соответствовала престижу высокого сановника Империи. Мадам де Ремюза, фрейлина Жозефины, бывавшая на приёмах у семьи Ней, не преминула, между прочим, отметить роскошь их дома. Она упоминает дорогую мебель, украшающую анфиладу залов, изысканные сервизы, сверкающие на столах, драгоценности супруги маршала. Ослеплённая всем этим блеском мадам Ремюза считает, что супруги Ней потратили больше миллиона на обустройство дома. Мадам Ремюза утверждает, что супруга маршала жаловалась на финансовые затруднения после столь значительных трат.{180} В действительности же работы по перестройке дома, предпринятые маршалом, были не очень велики. Исключение — полукруглый портик, украшенный ионическими колоннами. Портик был призван оживить фасад, выходящий во двор. Безусловно, особняк имел роскошное убранство, но всё было сделано более экономно, чем это показалось завистливой мадам Ремюза.
Первый этаж был отведён под залы и салоны для приёмов, второй занимали личные покои супругов, на остальных этажах размещались дети и прислуга. К тому моменту у маршала было трое детей, четвёртый, Эдгар, появится на свет в 1812 году. Некоторые слуги живут в помещениях, примыкающих к конюшне и каретным сараям, где, кстати, стояла черно-белая, лакированная и золочёная карета для парадных выездов.{181}
В дни приёмов приглашённые могли сами оценить роскошь салонов, выходящих окнами на террасу. Главный салон, стены которого практически полностью закрыты коврами и зеркалами, обставлен богатой мебелью.
В то время как герцог Эльхингенский разговаривает в голубом салоне с принцем Саксен-Кобургским, будущим королём бельгийцев, герцогиня ведёт светскую беседу в серебряном будуаре, самой изысканной комнате особняка. Её собеседники — братья Канувиль, Мари-Эрнест, государственный советник, и Жюль, адъютант Бертье, любовник Полины Бонапарт. Стены будуара драпированы жёлтой тафтой, окна украшены шторами того же цвета, расшитыми шелковыми малиновыми и серебряными нитями. Вся мебель, стол, светильники, стулья, покрытые жёлтым полосатым шёлком, изготовлены из дорогого дерева, украшенного посеребренной бронзой. Среди гостей в малом зелёном салоне, в белом с золотом лакированном кресле удобно расположился яркий и чувственный Шарль де Флао, якобы незаконный сын Талейрана. Этого настоящего соблазнителя и сплетника, порхающего вокруг цветника светских дам, обсуждают собравшиеся в жёлтом салоне. Самые элегантные дамы Парижа, лица и негромкие разговоры которых скрыты широкими веерами, сдвигают кресла из красного дерева, чтобы было удобнее шептаться, обмениваясь последними новостями.