Маршал Ней: Храбрейший из храбрейших

Перрен Эрик

Захваченный собственным рассказом об этих исторических днях, Ней предлагает полковнику Жирару должность су б-лейтенанта в лейб-гвардии короля. [98] Жирар, не раздумывая, отвечает, что эти роты будут составлены из дворян, поэтому ему, человеку плебейского происхождения, среди них не место. Ней возражает:

— Такому солдату, как Вы, который десять лет воевал как офицер моего штаба, всюду место. Если бы король знал Вас, как знаю я, он пожелал бы, чтобы его охраняли только такие люди.

98

Командные должности в этом элитном подразделении занимали старшие офицеры и даже генералы. — Примеч. науч. ред.

Разговор с маршалом произвёл настолько сильное впечатление на Жирара, что через какое-то время ему приснится сон, где он увидит Нея, в парадной форме, с жезлом командующего в руке, парящего над плотным облаком. Вдруг облако темнеет

и становится чернильно-чёрным. Жирар просыпается, увиденное во сне перекликается с другим сновидением, предшествовавшим катастрофам в Испании и России, с другим похожим сном, предсказавшим драматический конец наполеоновского господства в Европе.^{345}

Страх падения заставляет маршала Нея всеми способами укреплять свое положение. Особенно его беспокойство усилилось после встречи в Тюильри со знатью, вернувшейся из эмиграции. Эти люди были готовы на любые дерзкие поступки, с нетерпением ожидая возрождения этикета и версальских привилегий. Главных маршалов награждают крестом ордена Святого Людовика и креслом в палате пэров, двумя «безделушками», которыми располагал Людовик XVIII, чтобы подтвердить любезные слова, произнесённые им в Компьене. Помимо этого Ней получил место командующего корпусом королевских кирасиров, драгун, егерей и шевольжеров Франции. 21 июня 1814 года он назначен командующим 6-м военным округом в Безансоне, что нисколько не уменьшило его огорчения, когда он не обнаружил своего имени в списке военных членов временного правительства. Как ещё он мог добиться, чтобы было забыто его простонародное происхождение, которое выступало противоречием двум титулам, присвоенным за военные победы. Не потому ли он замечает в письме военному министру генералу Дюпону, что его титулы герцога и князя должны обязательно приводиться в каждом письме министерства, адресованном ему. «Важность, которую я придаю сохранению этих титулов, — это не просто каприз. Я был их удостоен в разные эпохи, что подтверждается отдельными свидетельствами, к титулам прилагаются самостоятельные дотации. Один титул унаследует мой старший сын, другой достанется второму сыну. Чтобы не лишить никого из моих детей этой части наследства, я должен настаивать на их сохранении в соответствии с заявлением короля от 2 мая, а также согласно Конституционной хартии».^{346}

28 августа 1814 года Ней пишет свояку Жану-Клоду Монье, что подумывает о получении для него титула барона, «чтобы два ваших сына унаследовали его, так как при монархическом правлении это облегчает продвижение как на гражданской, так и на военной службе».^{347}

В сентябре Месье отправляется в поездку по Франции, чтобы пробудить роялистские настроения среди населения. На пути в Лион Ней сопровождает Месье и при этом проявляет такое рвение, что шокирует как откровенного роялиста графа Ларошфуко, так и Рамбюто, в прошлом — камергера Наполеона, а при Реставрации — префекта департамента Луара. По его мнению, «свою преданность королю Ней преувеличивал до такой степени, что считал почти оппозицией наше простое и лояльное отношение к режиму»^{348}.

Чтобы быть уважаемым, нужно быть достойным. Сколько было сказано об «эмигрантской клике», которая вела себя так, словно никакой Революции никогда и не было, будто Наполеон и не существовал вовсе. Ней и ему подобные первыми, игнорируя всякое понятие о такте, полностью отрицали целый период собственной жизни, благодаря которому, как ни парадоксально, они стали послами свободы и равенства. Эти персонажи, дающие клятвы и бесстыдно их нарушающие, эти флюгеры без твёрдых принципов, не стали ли они сами жертвами собственного политического непостоянства? «Что можно сказать о поступках людей, сегодняшнее поведение которых, также как их слова и письменные выступления, находятся в полном противоречии с их недавним прошлым?»^{349} Таким вопросом задаётся герцог Ришелье, блестящий губернатор Одессы, возвратившийся в 1814 году во Францию, чтобы занять место первого камер-юнкера — должность, которая ему доверялась при Людовике XVI. Это был человек умный, доброжелательный и миролюбивый, о чем свидетельствует его ходатайство в пользу князя Москворецкого, когда открылась ещё одна вакансия на такую же должность. «Ней — это единственный правильный выбор», — смело заявил он, но герцогиня Ангулемская возразила, и в конце концов пост достался герцогу де Роган — представителю старой знати.

Нею казалось, что он в милости при дворе, но он вскоре обнаружил, что это не так. Маршал столкнулся с холодностью, насмешками и даже издевательствами… Он часто размышлял: может ли у аристократов кончиться желчь? В Тюильри его супруга чувствует, как на неё смотрят, а ведь она надеялась, что память о мученическом подвижничестве её матери, горничной Марии-Антуанетты, откроет ей все двери. Казалось, дочка Людовика XVI герцогиня Ангулемская не помнила, что малышка Эгле Огийе превратилась в княгиню Москворецкую: на людях она называла госпожу Ней только по имени. Супруги Ней видят в этом попытку оскорбить их, хотя, возможно, речь шла о простой неловкости. К тому же тётка супруги маршала мадам Кампан потеряла свое место начальницы пансиона в Экуэн, и это несмотря на ходатайства Нея, который с первых же недель Реставрации настаивал на публикации хотя бы нескольких хвалебных строчек о ней в «Монитёре». Видимо, не мог представить маршал всю горечь обид герцогини Ангулемской, узницы Тампля, [99] вовсе не готовой распространить

свое доброе отношение на тех, чьё имя слишком тесно связано с Революцией и Империей. 28 августа 1814 года по случаю дня Святого Людовика король даёт приём в ратуше. Среди тридцати шести приглашённых дам было только пять супруг маршалов или генералов, все остальные принадлежат миру Старого порядка. Элита Империи чувствует себя обиженной. Впрочем, в данном случае можно допустить, что супруга маршала Нея не была приглашена только потому, что в тот момент находилась не в Париже. Большое значение придавалось королевским ужинам. Об этом говорит тот факт, что в начале Ста дней первый вопрос Наполеона, заданный Нею: кого Людовик XVIII приглашал к своему столу? Во время одного из таких приёмов супруга маршала оказалась по соседству с княгиней де Леон, урождённой Монморанси. Последняя с ужасом обнаружила, что стены зала в Тюильри усыпаны вензелями «N» и наполеоновскими пчёлами.

99

В период якобинской диктатуры будущая герцогиня Ангулемская находилась в заключении в парижской тюрьме Тампль. — Примеч. науч. ред.

— Как могло случиться, что все эти непристойности сохранились? — воскликнула княгиня, пристально глядя на княгиню Москворецкую, которая с покрасневшими глазами тут же покинула дворец.^{350}

Раны, нанесённые его достоинству, Ней залечивает у герцога Орлеанского в Пале-Рояле, где чванства не было и в помине, что, конечно, нравилось маршалу. Во всяком случае, в обществе будущего короля Луи-Филиппа можно было с гордостью вспоминать войны последних двадцати лет — ведь сын Филиппа Эгалите сражался в рядах республиканской армии. Нею даже случилось встретиться с ним в марте 1793 года во время сражений при Тирлемоне и Неервиндене. Тогда Храбрейший из храбрых был лишь незаметным адъютантом генерала Ламарша. Герцог Орлеанский и князь Москворецкий предавались воспоминаниям молодости, один собеседник дополнял другого, создавая главу Истории. «Мы вместе перебрали все события прежних войн, — пишет Луи-Филипп своей супруге Мари-Амели 16 апреля 1814 года. — Люди, подобные маршалу, встречаются со мной с неожиданным для меня удовольствием. Ней напомнил о моих боевых делах в Испании, он в то время находился там же».^{351} Позже герцог Орлеанский выберет графа Камилла де Сент-Альдегонда, служившего когда-то адъютантом Нея, и блестящего офицера инженерных войск полковника Аталена, рекомендованного маршалом, на должность руководителей своей военной свиты. 29 декабря 1814 года в своем особняке, одном из самых шикарных в Париже, Луи-Филипп даёт ужин в честь бывших высших сановников Империи. Среди приглашённых мы видим Нея, Ожеро и Гувиона Сен-Сира. В Пале-Рояле собрались люди, разочарованные в первой Реставрации, монархисты по духу, оставшиеся либералами, или искренние бонапартисты.

Одно лишь разделяет герцога Орлеанского и Нея. Луи-Филипп был англоман, а маршал — англофоб. Он ненавидит Веллингтона, своего врага в португальской кампании, а ныне — посла Англии в Париже. Нея раздражает, что тот постоянно и намеренно вмешивается в политику Франции. Возможно, Веллингтон был самым совершенным воплощением английского джентльмена.

— Что он делает здесь? — возмущается Ней. — Разве его официальная резиденция не в Бельгии? Он присутствует на всех парадах, на всех наших праздниках, и всегда на почётных местах. Ему посчастливилось в Испании, но его поддерживала вся страна. Подумать только, Веллингтон — посол в Париже! Может, тогда и Блюхер должен стать послом Пруссии, а Платов — послом России? Это оскорбление нации. Надо набраться терпения! В один прекрасный день хороший удар клинком отомстит за нас благородному лорду.^{352}

К сожалению, и в этом смысле Ватерлоо не принесло удовлетворения Нею…

Если судить по полицейским отчётам о действиях Нея и по его нескольким публичным высказываниям, Реставрация сводила маршала с ума. «Как Вы должны быть счастливы, ведь Вам не приходится терпеть ни оскорблений, ни несправедливости, — доверительно обращается он к Лавалетту. — Эти люди ничего не знают, они не знают, кто такой Ней. Видимо, придётся им объяснить».^{353}

Наверху известно, что он сблизился с Даву, с которым вместе воевал в России. Принц Экмюльский вызывает недоверие правительства. Он ведёт крайне уединённый образ жизни в своих владениях в Савиньи, где написал памятную записку, оправдывавшую его поведение в Гамбурге. Его обвиняют в том, что он приказал стрелять из пушки по белому флагу уже после отречения Наполеона, а также в изъятии денег из банков. Ней заступается за него и старается организовать встречу Даву с Людовиком XVTII, чтобы маршал мог объясниться. Напрасно, маршалу Даву отказывают. Князь Москворецкий искренне возмущён. Он считает, что случай Даву типичен для судьбы всех французских военачальников, которые один за другим станут жертвами вновь пришедших, если не будут помогать друг другу.^{354}

На самом деле Ней не относится к тем недовольным, которые грозят от слов перейти к делу. В союзе со старыми революционерами из предместья Сент-Антуан несколько высших офицеров задумали заговор с целью возвести на трон Наполеона II. В дневнике Екатерины, королевы Вюртембергской, есть запись о том, что Ней, Карно и Лаффит должны были войти в регентский совет, но они, по-видимому, не поддержали проект, а может быть, и вовсе о нём не знали. Заговорщики предлагали передать им власть сразу же после свержения короля.