Маршрут - 21
Шрифт:
— Не поспоришь. Ладно, расскажу что-нибудь. Деревня — место, скажу так, специфическое. Вот некоторым она не нравится, другим в сердце западает, главное, что равнодушным никто не уезжает. Там, привыкнув, и встаётся легче, и все жилистее по виду, и девочки сильно краше казались. И ходячих энциклопедий было не найти, все простые такие, влюбчивые, в смысле, вообще ко всем вещам, романтичнее, что ли. В авантюры меня часто звали, а я отказывалась. По-другому в деревне взрослеют — это точно.
— А природа какая там?
— Ты голову высунь повыше и увидишь.
— Не хочу! Я вот лежу и тебя слушаю — мне нравится.
— Я теперь ещё и сказочник для тебя?
— Ну, — Тоня повернулась к Оле и сказала
— Ой, так уж и быть, может, сама вспомню чего-нибудь. Природа, значит… Красиво было. С криком петуха встаёшь и идёшь заспанную морду лица умывать. Дедушка уходил к колхоз работать сразу почти, бабушка по хозяйству, как она говорила, хлопотала. Соловьи поют, воробьи в ветвях смородины чирикают. Листочки у неё такие наливные и яркие были, как яблоки спелые. Если дождь скоро, то над кронами деревьев истребителями носиться ласточки начинали. Сомы на илистом дне побулькивают, туда-сюда щуки зубастые снуют. Коровы пятнистые, жирнючие мычат на всю улицу, и хряки наглые хрюкали так, будто старпом какой-нибудь на корабле заливался смехом. А посреди широкого поля пшеничного, до горизонта простиралось, будто только ты есть и небо — высокое-высокое, ни облачка и солнце голову напекает очень сильно, стоял одним одиноким трактор. Сломанный. Без ковша, двигателя нет, стёкол тоже. Только рычаги и стальной корпус. И на этом самом тракторе мальчишки всегда играли. Помню, одному всыпали ремнём, за то, что тот красную и зелёную краски из амбара слямзил у дедушки. Потом мальчики обшили, если так сказать можно, трактор этот фанерой, швабру, как пушку налепили. Разукрасили его и огромную красную звезду на башне нарисовали, по трафарету. Ровная была и строгая. А сами потом рябиной от других ребят отстреливались. А вот меня пустили, потому что я девочка, наверное. Другим совершенно неинтересно было, а я одна такая. Я на крышу забралась, и дух прям захватило, понимаешь! Вокруг золотая гладь, надо мной большой слепящий шар и чистый небосвод, а подо мной, пускай и воображаемый, а танк! И всё-таки грустно стало очень скоро, потому что мальчики веселились, а мне не с кем было такой красотой поделиться, не понимали они меня, но я не обижалась.
Тоня слушала подругу, затаив дыхание.
— И…и…И! Вот представь, целая Октябрьская революция, братство, товарищество, дружба, столько всего! Электричество, водопровод, школы, радио, даже телевизор там были! А поделиться не с кем оказалось. Нет, поделиться я могла, но меня не понимали совсем. Не нашлось никого или я плохо искала. Только бабушка меня немного понимала, но она, как я помню, раньше в партии была, может, поэтому такую черту свою потеряла. Не знаю. А она через столько прошла, столько всего видела! Коллективизацию видела, как шахты новые бурили и заводы воздвигали посреди ничего. Как народы выселяли и многих в Сибирь сослали и всё равно меня такую понимала. Нет, точно понимала, а показывать, наверное, не хотела вовсе. Может, с высоты своего опыта считала, что такое маленькое личное счастье — сущая мелочь, а может, убедила себя в этом. Не могу её винить, тогда точно счастье одного перед жизнью всей страны ничего не стоила. Это правильно, но красиво там было. Очень красиво. Ну, в общем, так, наверное. Да.
— Знаешь, что, Оля. Я тебя заставлю книжку написать. Нельзя такому пропадать!
— Да ну тебя. И вообще, мы в село какое-то почти заехали.
Широкая поляна. Детские качели. К цепям крепилась прогнившая деревянная сидушка, зелёные металлические профили, из которых состояла конструкция. Детская горка тоже не в лучшем состоянии: лестница недосчитывала половину ступенек. Была и карусель, проржавевшая, потерявшая любые надежды закружиться с ребятами на борту вновь. Вокруг полуголые берёзы, с вот только показавшимися светло-зелёными листочками.
— А мы что искать собрались? Почти приехали уже.
— Разное. Документы всякие. В Москве что-нибудь точно найдём. Зацепку бы только, — Оля спокойно переключала передачи, когда вдруг увидела движение впереди, — Так, поднимайся давай, идёт кто-то.
— Кто?!
— Кто-то! Я откуда знаю?
Навстречу шла низенькая женщина, чуть выше Тони, лет сорока, в какой-то задрипанной куртке и с охотничьем ружьём позади. Она чуть ли не падала без сил на землю. Впалые щёки, мешки под глазами. Взгляд поникший, лицо будто сползало с черепа, а ноги волочились по земле.
— Тонь, достань пистолет, мало ли что, — Оля медленно высунулась из рубки с винтовкой в руках. — Здравствуйте!
— И вам здравствуйте…
— Вы в порядке? Помочь вам? — Оля цыкнула Тоне напоследок, чтобы та сидела молча, а сама пошла к женщине.
— Помочь?.. Молодая такая. Солдат?
— Э-э, нет…
Не придавая внимания наличию винтовки у собеседника, женщина пристально рассматривала Олю, остановив внимание на бляшке.
— Тогда с кого сняла?
— Ни с кого я ничего не снимала, я не воровка.
— А по виду и не скажешь, — женщина вздохнула, присела на траву и принялась сверлить Олю недоверчивым прищуром: — Ты, девочка, откуда?
— С Урала…
— Врёшь же, — перебила женщина.
— Вы сами откуда?
— Дом неподалёку.
Неловкая пауза.
— Меня Оля зовут, а вас?
— Для тебя Елизавета.
— Может вам всё-таки помочь?
— Если у тебя еды найдётся, в долгу не останусь.
Оля попятилась спиной к 57му. Встала за кормой и поглядела на Тоню, та вопрошающе приподняла брови, но в ответ лишь услышала: — «Галет дай». Она удивилась, но просьбу выполнила. Оля настороженно протянула печенье Елизавете, которая спешно открыла пачку и с жадностью запихала в рот три штуки.
— Вы совсем ничего не ели?
— Неделю точно.
— …
— Прости, редко сейчас хорошего человека встретишь. Пойдём, доведу тебя до дома.
— Можем доехать, залезайте.
Заглянув внутрь, Елизавета пересеклась взглядом с Тоней, которая отсела, освободив место попутчику. Кишка же даже не высунулся поздороваться с новым пассажиром.
***
Тоня сидела зажатой и стеснённой, что ей категорически не нравилось, но она знала способ выйти из такого затруднительного положения.
— Елизавета?..
— Елизавета Григорьевна.
— Елизавета Григорьевна, кем вы раньше работали?
— Учителем математики в сельской школе.
— А почему в сельской?
— После педагогического по распределению попала. Подумывала уехать потом, но детки смышлёные попались, способные. Они ко мне привыкнуть успели, я к ним, вот и осталась.
— А вы одна совсем живёте? Почему не уехали отсюда?
— Муж на фронте погиб, хороших знакомых болезнь забрала. Год спустя, кто выжил, собрались человек тридцать, уехали на юг, ближе к Туле. А я одна осталась — куда мне уезжать? Тут хотя бы дом родной. Вот и он, кстати.
Снаружи чистый и ухоженный, в меру возможностей одинокой женщины, конечно, двухэтажный. Танк спрятался под брезентовой тканью камуфляжной расцветки, что нашлась в амбаре. Лестница к парадной для виду, всего две ступеньки, но и их Елизавета преодолевала с трудом. Дверь не заперта. Недалеко из земли торчал колодец, выложенный из крупных отёсанных камней, связанных бетоном. Весь он был пошарпанный, обглоданный временем, не осталось практически ни единого целого кирпичика — каждый имел изъян. Пулевой скол, простая трещина или глубокая потёртость. Прямо за домом большой участок. От забора, что ранее разделял соседей, остались только одинокие железные трубы. Никаких источников электричества.