Маршрут Оккама
Шрифт:
— Кроме того, мы проводим эксперименты не в полевых, а в лабораторных условиях. Вот сейчас вместе с Лешей пойдем к нашему третьему коллеге…
Этот Леша по фамилии Золотухин оказался примерно мой ровесник, но на две головы ниже и в очках. Я попробовал его разговорить, но он отвечал такими научными фразами, что я всякий раз затыкался. В конце концов я подумал так: ну, допустим, я тебе, Золотухин, не понравился, так ведь и ты мне не понравился. А нам с тобой не детей крестить, как-нибудь эти несколько дней перебьемся.
Потом мы сделали еще один звонок — человеку по имени Вовчик. Он был готов нас принять. А жил он за четыре квартала от Лешкиного института.
Мы
Еще при советской власти в доме, в хорошей трехкомнатной квартире, жил художник — любимец всяких там парткомов, горкомов, каких-то еще комов, лауреат всяких непроизносимых премий, чуть ли не сталинской. Горисполком — вот тоже слово на грани маразма — отдал ему чердак под мастерскую. Он же писал полотна размером с хорошую простыню — всякие там жатвы в передовых колхозах, прокатные цеха на передовых заводах и тому подобную ахинею. Помер он, пережив на много лет свое величие, но чердак у него до самой смерти не отняли. Забыли о нем, надо полагать. Потом туда забрались бомжи, и их несколько лет не могли выкурить. И кодовый замок в подъезде ставили, и ментов вызывали — ни фига! Несколько недель тихо, а потом выясняется — они опять туда вернулись и гадят там, где спят. В конце концов на чердак нашелся претендент из того же дома. Он поговорил с кем надо, дал в лапу кому надо, выпер последний бомжовый десант и заделал все дырки, через которые они проникали.
Это все я услышал за чаем. А сперва, когда увидел чердачный пейзаж, обалдел. Вот бы сюда, думаю, мою Машку! Она бы оценила дизайн!
Дизайн возник без всяких стараний хозяина, сам собой. Дальних углов он не касался, там громоздилась всякая дрянь, а посередке свисали со стропил тросики, к ним чуть ли не бельевыми прищепками крепились плакаты. Это были кошмарные плакаты, какие раньше учителя приносили на уроки — с нервной системой, с кровеносной системой. еще с какими-то синими и красными трубочками, пронизывающими реалистически выписанное разрезанное свежее мясо. Целый угол был отведен под рабочее место — с неплохим пентюхом, со всей периферией. И еще был стол с приборами, которые тоже кого угодно бы озадачили. Один, самый большой, так и вовсе стоял сбоку на низкой скамейке. Он представлял собой большой жестяной таз, а на дне таза из черного агрегата торчали вверх трубки разной длины. Возле стола я увидел дачный душ. Если кто не знает, что это за штука, могу объяснить. Я его видел еще маленьким, потом я приезжал в те края, но вместо него была вполне нормальная душевая в новом доме. Большая облупленная бочка на длинных деревянных ногах — вот что это такое. Дно бочки — где-то на уровне моего носа, и примерно оттуда торчит труба с дырявой насадкой. И лестница, чтобы ведрами заливать в бочку колодезную воду. Летом от солнца бочка нагревается. Становись под насадку, откручивай вентиль и принимай душ! Вот только у чердачной бочки ничего такого не было. Из нее выходила обыкновенная черная резиновая труба и уныло свисала вниз.
Пока я разглядывал этот дикий дизайн, Фоменко здоровался с хозяином. Который, кстати, довольно неохотно поднялся ради нас с большого дивана.
Хозяин Вовчик оказался здоровым дядькой с широкой физиономией, с квадратным подбородком, а на лбу лежали, как приклеенные, четыре зачесанные справа налево светлые пряди. На кабинетного ученого он был похож примерно так же, как новенький красный мэрс — на старую зеленую лягушку. Похож он был на одного французского киноактера из очень старых видиков, тоже такой мясистый
Леша сразу оказался за компьютером и заработал с такой скоростью, что я остолбенел — все на экране мелькало в безумном темпе, и он ведь не притворялся, будто понимает в этих разноцветных овалах и параболах, он действительно понимал!
Я не мог называть Вовчиком человека на десять лет себя старше, да и от него немного уважения не помешало бы. Поэтому я представился официально и даже назвал свою должность в агентстве — ведь я еще не уволился.
— Володя, безработный, — сказал в ответ он и потряс мою руку.
Зная, что ему принадлежит и прекрасная квартира в доме, и этот чердак, я изобразил удивление.
— Да надоело мне вкалывать! — откровенно признался он. — Я свое отработал, пускай теперь на меня другие горбатятся. А мне есть чем заняться. Я тут лежу, думаю и уже много чего придумал. А лежу потому, что на всю жизнь настоялся. Я, Вить, десять лет барменом за стойкой проторчал.
— Хорошо вы тут устроились. А это что? — спросил я про жестяной таз с трубками.
— А это действующая модель мироздания, — скромно отвечал хозяин.
Очевидно, Фоменко ждал вопроса и предвидел ответ. Он смотрел на меня с интересом — ну-ка, чем я отвечу на подобный маразм?
А я проклял тот день и час, когда ввязался во всю эту историю. День и час были давно — когда я заполучил в руки стопку документов по безумному проекту «Янус». Вот и нужно было гнобить эту пакость на корню!
— Включить? — безмятежно спросил Вовчик.
Я опять вспомнил французского актера, опять напряг мозги — и опять имя куда-то проскользнуло и спряталось.
— Немного потом.
— Хорошо. Так вот, Аркан сказал, что тебе нужно про мою теорию времени и пространства… Садись, я все сейчас быстренько объясню!
Я сел. Хорошо, что на диван. Мог и мимо.
— Вот ученые пишут, пишут, нагородят такого, что без поллитры не поймешь, а я сел как-то и по-простому все придумал, — сказал, шлепаясь рядом, бывший бармен. — Хотя — нет! Я одну статью в газете прочитал, она меня надоумила. Знаете, в субботнем приложении, в «Прогрессоре», там про все пишут, и про религию, и про привидения. Смысл был такой: мы все думаем, будто есть только три измерения, длина, ширина и высота, а четвертое время, а один ученый высчитал, что у времени тоже есть несколько измерений, тоже вроде бы четыре. Я прочитал и стал воображать — как это?..
Я угукнул — тут четвертое измерение непонятно как вообразить, а этот красавец, стоя за стойкой, представлял себе пятое и шестое!
— И я начал их рисовать.
— А посмотреть можно?
— Сейчас!
Он полез в стопку распечаток и вытащил действительно странную картину.
— Это мне сын сделал, — объяснил бывший бармен. — Олежке моему шестнадцать, от компьютера за уши не оттянешь, когда я его попросил, он даже обрадовался! Ну, вот. Это — пространство.
Пространство на мой дурацкий взгляд выглядело как рулон обоев, который сам собой начал разворачиваться.
— Я для понятливости представил пространство двухмерным, — объяснил изобретатель. — Вот тут, скажем, наша Солнечная система…
Он показал пятнышко.
— Очень похожа, — согласился я.
— Можно вывести на монитор с максимальным увеличением!
— Не надо!
Обменявшись этими воплями (его — восторженный, мой — исполненный ужаса), мы продолжали изучать теорию времени и пространства, разработанную бывшим барменом.
— Сперва был Большой Взрыв — слыхал про такой?
— Слыхал.