Маршрут Оккама
Шрифт:
— Ты про Терехова расскажи! — потребовал Жерар Депардье.
— Вот представьте — июль сорок первого, леса под Оршей, и рядовой Терехов совершенно случайно захватил в плен троих немцев. Их накрыло взрывной волной, но он очухался первым. Ну, поднял на ноги этих трех и повел, и повел по тропочке. Вел, вел и набрел на старика. Спрашивает — дед, кому я могу пленных сдать? Где тут наши? А дед в полном изумлении. Какие, спрашивает, наши, ты вообще откуда взялся? Тот ему про Оршу, а дед парень, тут вообще-то Дальний Восток и одна тысяча девятьсот сорок восьмой год. В общем, забрали всех четверых в НКВД. Там не поленились, подняли все документы — точно!
— Пятна, — подсказал Лешка.
— Ну, пятна — это уже твоя гипотеза, сам излагай.
— Ну… Давай лучше ты.
В конце концов, они заговорили хором. Смысл гипотезы был примерно таков. Требовалось для начала представить себе двухмерный мир и двухмерные же разумные существа в нем. Фоменко предложил вообразить муравьев на листе бумаги, Лешка тут же поправил — пренебречь их объемом и считать каждого муравья точкой. Если я коснусь пятью пальцами одной руки этого листа, то для двухмерных муравьев это будет появлением пяти овальных пятен на бумаге, пальцев они не то чтобы не увидят — а просто не в состоянии воспринять. Из чего следовало — плывущее по небу пятно вполне может оказаться проекцией на нашем убогом мире какой-то недоступной нашим чувствам четырехмерной штуки. Отсюда Лешка с Фоменко сразу протянули ниточку к летающим тарелкам и вообще висящим в воздухе круглым объектам.
— А между прочим летом сорок первого в районе Шклова, Толочина, Орши отмечались передвижения по небу огромного серого диска с ободками по краям. Во время полета тело светилось и свистело, — заметил Фоменко. — И Терехов тоже вспоминал какой-то подозрительный для взрывной волны свист! Так что же это было? Вернее, поставим вопрос так: мог ли это быть прокол?..
Честно говоря, мне надоели и их восторг, и их и их самодельные маразматические гипотезы, и занудные перечисления годов, месяцев, фамилий, городов и стран. Все это подтверждало мою собственную гипотезу: мужчины и женщины — звери разной породы и говорят на разных языках. Ни одна женщина никогда не поймет прелести мужского разговора о хоккее. Мы находим удовольствие в разных темах. Если сравнить мужской и женский словарь — то совпадет слов двести, самых бытовых, общеупотребительных: деньги, транспорт, одежда и еда — не полностью, культура и искусство процентов на пятьдесят.
И я притворилась, будто меня потянуло в сон. Я положила голову на плечо Витьке и закрыла глаза. А они продолжали переговариваться вполголоса. Лешка вытащил на монитор следующий рулон из зеленой сетки, и они обсуждали вход и выход в городе Марсель, в каких-то особенно гнусных трущобах. Я дала себе слово никогда в жизни не ездить в Марсель, и действительно задремала.
«Газик» между тем, проделав по меньшей мере километров триста, свернул с шоссе, снизил скорость и покатил по большаку. Я сквозь дрему слышала голоса, иногда приподнимала ресницы и видела пейзажи. Потом оказалось, что мы едем лесом. Но это еще не были Семеновские болота, они начались только через два часа. Жерар Депардье остановил машину и разбудил нас с Витькой.
Первым делом мы устроили пикник. Время было обеденное, мужчины развели костер, пожарили колбаски, нарезали хлеб и вскипятили котелок воды. Никогда я не пила чай из котелка. Один раз в жизни попробовать, конечно, стоило, как нужно один раз в жизни попробовать какой-нибудь китайский суп из змей или японскую рыбу фугу.
Потом
Сперва мы шли как попало, потом Фоменко выстроил всех гуськом, меня он поставил в середину. И несколько километров я молчала. Вся эта затея нравилась мне меньше и меньше. В голову полезла чушь. Как я ни старалась отключиться от псевдонаучного бормотания, но что-то в голове застряло. Я вспомнила стада кенгуру, объявившиеся в сороковом году в Англии, чуть ли не в Шервудском лесу. Эти звери не примерещились — их ловили и сдавали в зоопарки. Вдруг я поняла, что вполне может существовать дырка между Семеновскими болотами и африканскими джунглями, что сейчас из трясины вылезет маленькая и безмозглая зубастая головка на длинной лоснящейся шее. Прокол между Англией и Австралией стал для меня таким же очевидным, как для Лешки, Фоменко и Жерара Депардье, и точно так же я задумалась из которого же века эти кенгуру, из минувшего или из будущего?
Я и не думала, что ходьба в полном молчании, почти след в след, сперва так отупляет, потом вызывает совершенно неожиданные мысли и образы. Это можно было бы использовать — получив заказ, не пачкать бумагу и не воевать с компьютерной рисовалкой, а выехать за город и пойти по болотам. Наверняка что-то оригинальное образуется в голове, хотя бы потому, что видишь безымянные растения и слышишь безымянных птиц. Менять обстановку тупое и пошлое выражение, надо менять мир на такой, в котором ничего не знаешь, не понимаешь и рискуешь увязнуть в трясине…
Я ушла в самокопание, самосозерцание и самоанализ, а Фоменко привел нас на свою драгоценную поляну и схватил меня за руку, когда я сделала несколько лишних шагов.
Тропа уходила в белый туман.
Это действительно было овальное пятно, вроде колумбова яйца, только в два человеческих роста. И мне даже показалось, что туманно оно лишь по краям, за тонким слоем белой раздерганной ваты есть что-то плотное, пористое и без блеска, словно гигантская яичная скорлупа. Тут и фантазии не требовалось — рисуй что есть и посылай в журнал «Наука и жизнь».
— Точно!.. — воскликнул Витька. — Не глюк…
Мы стояли и смотрели на это подвешенное в воздухе яйцо, и мне все меньше хотелось с ним связываться. Но я имела право на трусость, а мужчины нет, и мой Витька первым начал хохмить, восторгаться, валять дурака. Наверно, еще и потому, что я смотрела на него. Он действительно смелый, и я рада лишний раз в этом убедиться, но тут мне сперва было не по себе.
Фоменко, никого не предупредив, метнул чем-то в яйцо — и оно словно в молоко кануло, не пустив расходящихся кругов.
— Теперь давай сам, — Фоменко подал Витьке шишку, прихваченную, наверно, в начале пути, потому что здесь ни елей, ни сосен я не заметила.
Витька метнул шишку в пятно, и она точно так же исчезла, беззвучно и бесследно.
У Фоменко было еще несколько шишек, но я кидать отказалась, я так далеко не доброшу, а близко подходить Жерар Депардье не советовал.
Консервную банку мы, оказывается, принесли с собой. И даже не веревку, а красную атласную ленту привязал к ней Лешка перед тем, как запустить.