Марта Квест

Лессинг Дорис Мэй

— Все в порядке. Я объяснила ему, что у тебя и в мыслях не было его обидеть и ты вовсе не задираешь нос, а просто это у тебя от застенчивости.

Марте было неприятно, что поведение ее подвергалось критике, но Марни уже толкнула ее в объятия Билли и ободряюще похлопала обоих по плечу:

— Вот и хорошо, вот и правильно, не обижайся, дружок, еще вся ночь впереди.

Танцуя, Билли держал Марту на расстоянии вытянутой руки и время от времени поглядывал на нее огорченными и в то же время умоляющими глазами, а она весело болтала, чувствуя, однако, что в тоне ее звучит фальшь. Все внутри у нее застыло, и она нервничала.

С горечью думала она о том, что лучше было бы не приезжать сюда,

а впрочем, она вполне могла бы подладиться к этой компании и слиться с дружелюбно настроенной, шумной толпой, если бы только рассосался крошечный тугой узелок скептического отношения к окружающим, засевший где-то у нее внутри. Она решила быть любезной с Билли, и он был почти благодарен ей за это — во всяком случае, считал, что это лучше, чем ничего. В течение медленно тянувшегося вечера они несколько раз наведывались в буфет, где стояли ряды бутылок с кейптаунским бренди и медовым пивом, и Марта очутилась во власти новой хмельной иллюзии: она внушила себе, что Билли и есть тот, с кем она так упорно ждала встречи последние несколько дней, и что именно для него она сшила белое платье.

К полуночи весь дом звенел от пения и смеха — шум стоял такой, что тоненького чириканья патефона почти не было слышно. У всех был вид мучеников — в комнатах стояла невыносимая духота, и парочки то и дело выбегали на ступеньки веранды, но здесь со смехом нерешительно останавливались: дорожки вокруг дома превратились в густую бурую грязь, и луна отражалась в оставшихся после ливня лужах. Иные пытались спуститься вниз под поощрительные крики остальных, но тут же отступали и возвращались обратно, а потом подыскивали себе укромный уголок в одной из жилых комнат или на кухне, где вот уже несколько часов неутомимо хлопотала миссис ван Ренсберг, нарезая хлеб для бутербродов и украшая кремом и фруктами торты и кексы. Здесь Марта увидела Марни: та сидела на коленях у какого-то незнакомого юноши, и оба преспокойно болтали с миссис ван Ренсберг; вот если бы ее мать была бы такой же великодушной и терпимой, с завистью подумала Марта. Однако, глядя на Марни, Марта понимала, что не смогла бы так вести себя; не то чтобы поведение Марни казалось ей неприличным — нет, оно ужасало ее: как можно с такой легкостью перепархивать от одного молодого человека к другому? Она заметила, что не только ее длинное платье, а и то обстоятельство, что она танцует лишь с Билли, отделяет ее от остальных. И тем не менее она не могла бы флиртовать с кем-то еще: ей пришлось бы тогда вести себя вопреки убеждению, что Билли или, вернее, тот, чьим прообразом он являлся, имеет на нее сегодня все права; а алкоголь лишь укреплял власть над нею той силы, которая впервые овладела Мартой четыре дня назад, в тот момент, когда она согласилась приехать на вечеринку. Она больше не принадлежала себе, она всецело подчинялась тому, что олицетворял собой Билли; окружающим же казалось, что она не в силах оторваться от него, а он не хочет ее отпускать. Вид этой пары, поглощенной друг другом и двигавшейся как во сне, положительно раздражал присутствующих; в какую бы комнату эти двое ни заходили, разговоры сразу прекращались и наступало смущенное молчание; только мистер ван Ренсберг наконец разрушил чары, и, когда Марта проходила мимо него, повиснув на руке Билли, он ткнул в нее концом своей трубки и сказал:

— Послушай-ка, Мэгги, поди сюда на минутку.

Она остановилась перед ним, растерянно мигая и с трудом приходя в себя. С ее лица исчезло мягкое выражение — она глядела на него в упор настороженным взглядом.

Мистер ван Ренсберг был крепко сбитый, сильный коротыш лет под шестьдесят, однако на его круглой коротко остриженной голове не было ни одного седого волоса, а обветренное лицо поражало отсутствием морщин. Несмотря на удушающую жару, его бычья

шея была обмотана темно-красным шарфом, и своими черными колючими глазками он так же настороженно смотрел на Марту, как и она на него.

— Значит, твой отец все-таки разрешает тебе бывать у нас? — спросил он.

Марта покраснела и даже улыбнулась: неужели кто-то может подумать так об ее отце. Помолчав, она с намеренным кокетством и в то же время почтительно заметила:

— Но ведь вы сами еще не так давно бывали у нас.

И, спохватившись, поспешно посмотрела вокруг: несколько человек прислушивались к их разговору, и она побоялась, что мистеру ван Ренсбергу может быть неприятно это напоминание о его многолетней дружбе с Квестами.

Но он не стал продолжать разговор на эту тему. С несколько преднамеренной грубоватостью он снова ткнул в нее кончиком своей трубки и спросил, согласна ли она с тем, что англичане вели себя как звери в Англо-бурскую войну.

Она невольно рассмеялась: таким неожиданным показался ей этот вопрос.

— Для нас это не шутки, — резко заметил он.

— И для меня тоже, — сказала Марта. И робко добавила: — Но ведь это было очень давно, правда?

— Ничего подобного! — выкрикнул он. Потом, уже спокойнее, упрямо продолжал: — Ничего с тех пор не изменилось. Англичане по-прежнему задирают нос. Они грубияны и гордецы.

— Пожалуй, вы правы, — отозвалась Марта, знавшая немало случаев, подтверждавших его слова. И тут же, не выдержав, задала вполне естественный, но все же роковой вопрос: — Если вы нас так не любите, зачем же вы приехали в английскую колонию?

Стоявшие вокруг гости зароптали. Народу в комнате стало как будто больше, и входили все новые люди; насколько положение этого человека в семье отличается от положения ее отца, подумала Марта: все молчат, когда он говорит, предоставляя ему выступать от их имени, — он является для этих людей как бы патриархом, это властный и строгий отец, глава семьи; и в Марте шевельнулся страх: она поняла, что с ней говорят сейчас не как с частным лицом, а как с представительницей определенной общественной группы. А для такой роли она не годилась.

Мистер ван Ренсберг драматическим жестом опустил трубку, словно этим все было сказано, и, кивком приглашая окружающих согласиться с ним, проговорил с расстановкой:

— Так, так…

— Впрочем, я не вижу оснований, почему бы вам здесь не поселиться. Я лично могу только приветствовать ваше присутствие, — поспешно продолжала Марта, не устояв против искушения прибегнуть в целях самозащиты к легкой иронии, хоть и знала, что этим обидит его.

Наступило молчание — казалось, мистер ван Ренсберг ждет, что она скажет еще. Но, так и не дождавшись, заметил:

— У нас должны быть одинаковые права. Оба языка должны существовать на равных правах.

Марта с грустью вспомнила другой разговор, который был у нее на эту же тему с Джоссом. Она улыбнулась и твердо заявила — для чего, учитывая состав слушателей, ей потребовалось немало мужества, — что, по ее глубокому убеждению, все люди должны обладать равными правами, независимо от того, к какой расе они принадлежат, и…

Билли дернул ее сзади за платье и настойчиво позвал:

— Послушай, Мэтти, пойдем танцевать.

У мистера ван Ренсберга мелькнуло было невероятное предположение о ее политических взглядах, но он тотчас отбросил его и лишь смущенно пробормотал:

— Ну, тогда все в порядке, все в порядке…

Впоследствии он, конечно, назовет Марту лицемеркой — такой же, как все эти англичане.

А тем временем на веранде Билли, сам того не сознавая, сказал ей это в лицо.

— Почему ты не научишься говорить по-нашему? — спросил он, словно это было вполне естественным вопросом после того, что он от нее услышал.