Марта Квест
Шрифт:
— Вот бедняга, — спокойно сказала миссис Басс, лавируя между столами и вихляя узкими бедрами, чтобы не задеть за острые углы. — Вот бедняга, — повторила она, натягивая черные замшевые перчатки. — А впрочем, это не мое дело.
И она вышла, держась на почтительном расстоянии от своего хозяина и его супруги и с завистью наблюдая за ними.
2
Когда Марта вернулась домой, она обнаружила, что приехали отец и мать, и очень рассердилась. Она ожидала увидеть их не раньше чем через неделю, и сейчас ей показалось чудовищной несправедливостью то, что ее на протяжении многих лет терзали какими-то необыкновенными приготовлениями к поездке за семьдесят миль, а вот для такой поездки, оказывается, не потребовалось никаких приготовлений. Мистер и миссис Квест приехали в город, как говорится, «на один вечер». Мистер Квест завел с хозяйкой, миссис Ганн, беседу о войне, как только миссис Квест дата ему возможность заговорить, — до этого она усиленно доказывала миссис Ганн, и та вполне с ней соглашалась,
Комната была большая, убого обставленная. Низкая, застланная белым, железная кровать, совсем как у нее дома, на красном цементном полу — простой коричневый мат из кокосовых волокон; широкое окно-дверь выходит в маленький садик, полный цветов. За садиком тянется широкий проспект, и шум стоит такой, что деревенской жительнице, привыкшей только к раскатам грома, кваканью лягушек да треску кузнечиков, трудно не замечать его. Сидя на кровати, Марта вдруг почувствовала, что шум действует ей на нервы. Барабанные перепонки у нее как бы жили самостоятельной жизнью — они мучительно, болезненно колебались, силясь защититься от грохота транспорта. В ушах у нее стоял немолчный гул. Огромный грузовик, с ревом пронесшийся по проспекту, словно проехал по ее телу, по крайней мере так ей казалось; оглушительно прозвенел велосипедный звонок, точно это было здесь, в комнате. Она сидела, прислушиваясь, мучительно ловя малейший звук, но в то же время не упуская нити разговора за стенкой. Ее отец явно завладел вниманием миссис Ганн: теперь говорил уже он один. «Да, это было недели за две до событий под Пасчендейлом, — услышала Марта. — И — хотите верьте, хотите нет — я предчувствовал заранее, как все произойдет. Я даже написал домой, что, мол, наверно, меня убьют. У меня было такое чувство, точно надо мной нависла черная туча или кто-то накрыл меня черным бархатным капюшоном. Я пошел проверить связь. А когда очнулся, то уже был на госпитальном судне». Опять эти слова преследуют ее — Марта не только рассердилась, но и испугалась. В то время как она пыталась разобраться в звуках улицы, чтобы, хоть это и трудно, немного привыкнуть к ним, а глаза ее рассматривали жесткий волосяной мат на полу, перед ее мысленным взором возникла опустошенная местность, поваленные деревья, разрытая, превратившаяся в месиво земля, клубок колючей проволоки, а на ней развевается какая-то тряпка — клочок мундира. Рев автомобильного мотора на улице вдруг превратился в звук летящего снаряда, и Марта попыталась стряхнуть с себя наваждение. На душу ей, точно глыба, навалилось что-то страшное, гнетущее, неотвратимое. Все это было так знакомо, так до ужаса знакомо: Марта даже знала, какие слова сейчас произнесет отец и каким тоном, и, хотя тон был ворчливый, в нем чувствовалась пугающая взволнованность.
Когда дверь распахнулась и вошли родители, Марта поднялась им навстречу с решимостью человека, готового противостоять любому моральному и физическому нажиму. Но вместо ожидаемой атаки миссис Квест лишь проворчала:
— Какая ты все-таки невежа: тебя приглашали пить чай, а ты даже не соизволила выйти к столу. — Совершенно так же миссис Квест стала бы ей выговаривать, если бы Марта была невежлива по отношению к гостям, приехавшим к ним на ферму; от удивления Марта слова не могла вымолвить. — Ну, моя дорогая, — оживленно продолжала миссис Квест, расхаживая по комнате, как если бы это была ее спальня, — я распаковала твои вещи и прибрала их — не знаю, заметила ли ты это; потом я передвинула кровать — она у тебя стояла на сквозняке, а тебе ведь нужно много спать… — Заметив выражение, появившееся на лице Марты, она суетливо продолжала: — А теперь нам с папочкой пора возвращаться на ферму. Право же, мы вырвались с большим трудом, но ведь ты — такое беспомощное существо! У тебя усталый вид, тебе надо пораньше лечь.
Марта, как всегда, постаралась побороть одолевавшую ее усталость и сказала себе, что глупо считать себя виноватой: она же не просила их уезжать с фермы и мчаться за нею в город. Кроме того, она решила немедленно перебраться в другую комнату, где не будет чувствоваться присутствие миссис Квест и ее влияние.
Мистер Квест стоял у окна-двери, повернувшись спиной к женщинам.
— Мистер Ганн, наверно, был прелюбопытный тип, — задумчиво пробормотал он. — Сражался на Сомме. Я, должно быть, прибыл туда через каких-нибудь две недели после него. Ты, Мэтти, непременно попроси миссис Ганн как-нибудь рассказать тебе о нем. Она говорит, что он умер от сильного отравления газами. Какое безобразие, что в военном министерстве ни один человек не подумал о тех, кто, получив увечье на войне, расплачивается за это болезнью много лет спустя. Она говорит, что он не получал никакой пенсии. Чертовски несправедливо. — Мистер Квест обернулся: лицо его было задумчиво, озабоченно. Он порылся в карманах своей рабочей куртки — он не любил переодеваться: в чем ходил на ферме, в том и в город ездил, — вытащил пузырек с лекарством и беспомощно посмотрел вокруг. — А где же стакан? — спросил он. Миссис Квест взяла у него лекарство, накапала нужное количество капель над умывальником, и он залпом выпил свою порцию. — Ну, поехали? — раздраженно спросил он. — Ведь нам ехать да ехать на нашей старой калоше.
— Сейчас, сейчас… — виновато засуетилась миссис Квест. Она передвинула что-то на туалетном столике Марты и переставила стул. Потом
— Мэй! — раздраженно крикнул мистер Квест, и миссис Квест выбежала из комнаты.
Марта из окна наблюдала, как они отъехали в своей залатанной, дребезжащей машине с дверцами, привязанными веревкой, и она, подпрыгивая, покатилась среди новеньких машин. Люди оборачивались и сочувственно улыбались, глядя на это живое напоминание о том, что они живут в сельскохозяйственной стране — и притом в такой, которая еще только делает свои первые шаги. Марта тоже невольно улыбнулась. Она все еще стояла, оцепенев, посреди комнаты, и в ней крепло решение уехать отсюда — уехать немедленно.
В дверь постучали. Стук в дверь — проявление вежливости, к которой Марта не привыкла, — смягчил ее, и она любезно ответила:
— Войдите.
Вошла миссис Ганн, рослая женщина, грузная и рыхлая. У нее были выцветшие рыжеватые волосы, блеклые, но красивые голубые глаза, вид усталый и добродушный.
— Я с удовольствием побеседовала с вашей мамой, — сказала она. — Глядя на вас, я удивлялась: такая молодая и совсем одна. — Марта тем временем усиленно обдумывала, как бы повежливее сказать хозяйке, что она собирается съехать, но что миссис Ганн тут абсолютно ни при чем — просто так нужно, а миссис Ганн продолжала болтать, и у Марты не хватало мужества перебить ее. — Ваша мама говорила, что вы совсем ничего не едите, и просила последить за вами. Я сказала, что вы питаетесь на стороне, но я все сделаю, что от меня зависит.
— В этом не будет необходимости, миссис ван Ренс… — Марта спохватилась и, помолчав немного, смущенно добавила: — Я хочу сказать — миссис Ганн. Я ем как лошадь.
Миссис Ганн удовлетворенно кивнула.
— Судя по всему, у вас есть голова на плечах. Я и вашей маме сказала, что девушки в наше время пошли очень здравомыслящие. Моя Рози целых два года встречалась с мальчиками до замужества, и мне ни разу не пришлось на нее голос повысить. Все дело в том, чтобы мужчина помнил свое место; надо с самого начата показать ему, что задаром тут ничего не получишь. — Марта хотела было съязвить, но миссис Ганн подошла и поцеловала ее, и девушка сразу растаяла. — Если вам что-нибудь понадобится, обратитесь ко мне. Я знаю, молодежь не любит, когда к ней пристают. Но вы смотрите на меня, как на свою маму.
— Благодарю вас, миссис ван Р… миссис Ганн, — от всей души сказала Марта, и миссис Ганн вышла.
Марта осмотрелась вокруг с такой неприязнью, точно все здесь было чем-то заражено. Она заглянула в ящики: все вещи были уложены так, как нравилось ее матери, об этом говорила каждая складочка, каждый сгиб. Но ведь за комнату заплачено до конца месяца, подумала Марта, и ей не по средствам плюнуть на все и переехать. Она выбросила вещи на пол и снова уложила их по своему вкусу, хотя посторонний глаз не заметил бы никакой разницы; затем она передвинула кровать на то место, где, как ей казалось, та раньше стояла, — но Марта не отличалась наблюдательностью и потому не помнила точно, где же все-таки стояла кровать. Когда со всем этим было покончено, Марта почувствовала, что очень устала, и, хотя было еще рано, разделась и подошла к окну: мимо дома проносились машины, и свет их фар скользил золотыми бликами и полосками по ней и по цветам в саду, которые вдруг яркими пятнами выступали из тьмы. За садиком и улицей виднелись черные силуэты деревьев, выступавшие на темном ночном небе. Там был парк. А за ним — город, который представлялся Марте таким же средоточием всяческих увеселений, каким, судя по книжкам, были Лондон и Нью-Йорк. Она мечтала о той минуте, когда ей предложат приобщиться к удовольствиям этого города, а сама невольно сравнивала силуэты вырисовывавшихся перед нею деревьев с очертаниями зарослей у себя на ферме; и ей начало казаться, что поля фермы как бы вытянулись в ночи, словно длинная призрачная рука, и на руке этой, на широкой ладони, стоит она, Марта, совсем крохотная фигурка, и из этого надежного укрытия смотрит на свою будущую жизнь. А утром, когда она проснулась и увидела залитый теплым солнечным светом кокосовый мат на полу, то еще сквозь сон с удивлением подумала: что это случилось с бочкой водовоза? Наверно, тормоза отказали, оттого она так и громыхает. Марта села в постели, и мало-помалу до ее сознания дошло, что она не у себя дома: мозг подсказал ей, что это вовсе не водовоз, а фургон, развозящий продукты, и уши у нее сразу заныли, как бы протестуя против непривычного шума.
В конторе она всю первую половину дня старалась «не зевать», наблюдая, как работают другие служащие. А после завтрака мистер Макс Коэн принес ей документ и велел перепечатать. Марта так волновалась, что три раза начинала сначала, и, когда мистер Коэн пришел за ним, у нее было напечатано лишь: «Меморандум соглашения о продаже» — вкривь и вкось наверху листа. Он нетерпеливо заверил ее, что ничего страшного нет, пусть она не торопится, но Марта вся сжалась. Пальцы у нее дрожали и были точно налиты свинцом, в голове стоял туман. Перепечатать две страницы, написанные его убористым мелким почерком, — чисто и аккуратно, чтобы было приятно посмотреть, казалось ей в ту минуту непосильной задачей. Мистер Макс так и ушел домой, не подойдя больше к ее столу; а она, выбросив в корзину для бумаг с десяток испорченных листов, решила прийти на следующее утро пораньше и сделать работу до появления остальных.