Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир
Шрифт:
Лютер терпит неудачу
Исповедь стала для Лютера навязчивой идеей. Дошло до того, что исповедник его – в то время им был Штаупиц – начал впадать в отчаяние от этих беспрерывных и бесконечных исповедей. Однажды Лютер исповедовался шесть часов без передышки, залезая во все закоулки каждого мыслимого греха, а потом в закоулки закоулков, пока Штаупица пот не прошиб и голова не пошла кругом. Будет ли этому конец? Лютера это не смущало: он готов был исповедаться еще трижды по шесть часов, если это поможет докопаться до дна. Но докопаться до дна никак не удавалось. В то время он не понял еще, что дна нет, что человек греховен полностью, во всем своем существе. Все, что понимал Лютер: хоть он и охотится за грехами, словно терьер за крысами, но стоит ему окончить исповедь и повернуться, чтобы уйти – на память приходит еще какой-нибудь пропущенный грех. А ведь Церковь учит, что в грехе невозможно покаяться и
Штаупиц досадовал на усердного монаха. Случай Лютера выглядел для него каким-то моральным помешательством: с таким Штаупиц до сих пор не сталкивался. Вместо того чтобы смотреть вперед и вверх, на любящего Бога, этот безумец сосредоточился на себе и рьяно копался в своих мыслях. Не раз Штаупиц пытался резкими словами выдернуть Лютера из этой нисходящей спирали самокопания и самобичевания. «Это не Бог на тебя разгневан, – сказал он однажды, – а ты разгневан на Бога! Или не знаешь, что Бог заповедал нам надеяться?» А в другой раз сказал: «Вот что: если хочешь, чтобы Бог тебя простил, приходи с чем-то таким, что стоит прощать, – с прелюбодеянием, богохульством, отцеубийством, а не с этой ерундой!» Лютер исповедовался в дурных мыслях: рассердился на кого-то из братьев, разозлился на что-то, был невнимателен во время молитвы. А если и таких грехов не находилось – исповедовался в гордости за то, что у него нет таких грехов. Штаупиц был человек важный и занятой, у него попросту не было времени на такое духовное крохоборство. От своих духовных детей он ожидал больших сочных грехов – таких, про которые сразу понятно, что это грех, можно в нем покаяться и уйти с чистой совестью! Но Лютер приносил ему комара за комаром – и ни единого верблюда. Грехи его, похоже, никогда не вырастали до чего-то осязаемого, такого, за что Штаупиц мог бы ухватиться обеими руками. Он видел, что Лютер гоняется за собственным хвостом – и эта погоня им обоим приносила лишь изнурительное головокружение.
По-видимому, борения Лютера не были или почти не были связаны с плотскими искушениями. Позднее, подробно рассказывая о своей молодости, он замечал, что грех блуда не имел для него особого значения. Боролся он с сомнениями – собственными сомнениями в том, что способен на что-то доброе, что может заслужить вечное спасение, благодать и милость Божью. Он знал, что жизнь монаха должна освобождать от искушений: с утра до ночи монах занят молитвами, пением гимнов и иными монашескими трудами, а тем соблазнам, которые могли бы осаждать Лютера, стань он юристом, в монашеской жизни места нет. Однако чем больше старался Лютер стать святым, тем более убеждался, что это ему не по силам. Чем старательнее мыл, чистил и скреб – тем больше видел грязи. Беспокоиться о сексуальных искушениях ему не приходилось: в сравнении с тем, что Лютер называл «настоящими узлами», это были сущие пустяки.
Как распутать эти узлы, он не понимал – и страшно от этого мучился; однако не терял решимости и готов был бороться, пока не найдет ответ. Ответ, как мы знаем, ему предстояло найти лишь годы спустя. Пока же этот бесплодный поиск вел лишь к мучениям, известным нам как Anfechtungen.
Вот что писал Лютер о своем опыте несколькими годами позже, в 1518 году [47] :
Я знал одного человека, говорившего, что он часто испытывал эти кары, и всякий раз очень недолго. Однако были они столь велики и столь подобны аду, что этого не рассказать языком и не описать пером, и кто сам не испытает такого – никогда не поверит. Столь велики были эти муки, что случись им длиться хоть полчаса – да что там, хоть пять минут! – он погиб бы навеки, и все кости его обратились бы в пепел. В эти минуты чудится тебе, что Бог, а с Ним и вся тварь Божия, тебя ненавидит. В эти минуты некуда бежать, негде искать утешения – ни внутри, ни снаружи: все тебя обвиняет… В эти минуты – странно сказать, но душа не в силах верить своему искуплению [48] .
47
Лютер здесь, очевидно, пишет о себе – так же, как апостол Павел в 2 Кор. 12:2–4; знакомые с Библией читатели того времени, несомненно, сразу это понимали.
48
LW, 31:129.
Вот основная проблема позднесредневекового католического богословия: оно приводило верующих к пониманию их греховности и недостоинства перед Богом – но не объясняло, что же делать дальше: разве
Портрет Иоганна фон Штаупица
Видя мучения Лютера, Штаупиц проникся к нему интересом и отеческой заботой. Роль этого человека в жизни Мартина трудно переоценить. Рано увидел он в Лютере талант и большой потенциал – и делал все возможное, чтобы помочь ему найти свой путь. Штаупиц – а также его связи и знакомства, прежде всего с курфюрстом Фридрихом и в Виттенбергском университете – сыграли в жизни Лютера столь значительную роль, что без всего этого Лютера и представить себе невозможно. Однако – вот еще одна любопытная деталь этой удивительной истории, – выведя Лютера на правильный путь, сам Штаупиц за ним не последовал.
Глава третья
Великий перелом
Что, если это неправда?
Путь Лютера – от преданного сына Церкви до вождя Реформации, порвавшего с Церковью – занял много лет и представлял собой постепенную трансформацию. Не было второго удара молнии, заставившего его перепрыгнуть из Средневековья прямиком в Новое время; не было какой-то четкой границы, разделяющей две эпохи. Однако в 1517 году произошло важное событие, поставившее Лютера на одну из сторон великого богословского раскола.
Отчасти процесс этот начался с того, что Лютер осознал себя искателем истины, – а такая жизненная позиция неизбежно вела к сомнению в расхожих «истинах», всеми принимаемых на веру. В какой момент любить Церковь стало означать для Лютера – задавать ей вопросы? Когда понял он, что его долг – прямо и смело, хоть и с любовью, указывать на ее ошибки? Если Церковь – хранительница всякой истины, что делать, когда замечаешь проблеск истины вне Церкви? А если в Церкви видишь проблески лжи? В какой момент признать, что и то, и другое возможно – и чем это объяснить? Вопросы не из легких.
Многие из этих вопросов предстали перед Лютером, когда он начал читать Аристотеля. Аристотель, греческий философ IV века до н. э., очевидно, христианином не был. Однако средневековые схоласты высоко ценили Аристотеля и его писания и считали необходимым включать их в богословие Церкви. Аристотель лежал в основе схоластики, вершиной которой стали труды Фомы Аквинского (XIII век). Однако где-то между чтением Аристотеля и блаженного Августина Лютер обнаружил некую зацепку – совсем крохотную, но важную; и решил за нее потянуть.
Проблемы с Аристотелем
В 1889–1890 годах в публичной библиотеке в Цвиккау, в семидесяти пяти милях к востоку от Эрфурта, кто-то набрел на собрание старинных книг в пятнадцати томах – как выяснилось, принадлежавшее Лютеру и сопровождавшее его в монастырских занятиях. Находка была знаменательная. Несколько томов составляли труды блаженного Августина. На полях нашлись заметки, сделанные почерком Лютера, так что у историков появилась возможность следить за ходом его мысли. Из книг, исчерканных и исписанных рукою молодого Лютера, стало очевидно, что очень рано – уже осенью 1509 года, в двадцать пять лет – заметил он между Августином и Аристотелем значительные и тревожные расхождения. В одном из примечаний на полях он пишет: «Августин при помощи разума доказывает, что вся философия ничего не стоит. Вообразите только, что это значит!» Рукописи Августиновых «О Троице» и «О Граде Божьем» Лютер сопроводил своими краткими аннотациями. В одной из них он пишет: «Более чем поразительным кажется мне смелое утверждение наших ученых, что Аристотель ни в чем не противоречит истине Католической Церкви» [49] . Итак, у нас есть рукописное доказательство, что именно великий Августин – один из отцов Церкви, глубоко почитаемый всеми христианами – первым помог Лютеру увидеть то, что в конце концов привело его к восстанию против современной ему Церкви. И одна из важных мыслей, почерпнутых Лютером у Августина, была в том, что человеческая истина имеет границы и своими силами никогда не достигнет небес.
49
Oberman, Luther, 59.