Мартин Заландер
Шрифт:
Все это происходило при вечной ругани и сварах, поскольку мать и сыновья держались с ним все более грубо и беспардонно, будто он прескверный отец семейства. Чтобы скрыть эту беду и предотвратить шум, грозивший разразиться в любую минуту, он ради своего статуса волей-неволей всегда уступал. Перенес свой кабинет со спаленкой в небольшой флигель, чтобы найти хоть немного покоя. Но жена и тут не унялась. Являлась в кабинет, когда он принимал посетителей или проводил допросы, и если не могла вставить слово, то уходила, громко хлопая дверьми. Даже писаря, полицейских и служебного курьера окружного начальника она примитивным лицемерием и ложью пыталась втайне восстановить против своего мужа, который при всей своей слабости вплоть до краха оставался опорою семьи.
И никто не слыхал
Но всему человеческому приходит конец, вот и здесь дело шло к прекращению многих несправедливостей и страданий. Поскольку рабочим на фабрике платить перестали, они нашли себе других хозяев. Тем не менее сыновья закупили значительное количество пряжи, но тотчас же ее перепродали, а когда настала пора платить, не имели ни пряжи, ни ткани, ни денег и рисковали попасть под подозрение в мошенническом банкротстве. Сим замечательным известием они и огорошили отца, с утра пораньше явившись к нему с подлежащими оплате векселями, притом говорили, конечно, с упреком: дескать, это он спихнул на них этакую паршивую фабричонку. Когда же он, стоя перед ними в полной беспомощности, спросил, где ему, Господи помилуй, взять деньги, ведь все заложено и в долгах как в шелках, они нахально указали на собранные им налоги, каковые-де без дела лежат в несгораемом сундуке и без всякой опасности могут быть использованы для уплаты.
Отец побледнел.
«Я имею точные предписания, сколько денег дозволено оставлять в конторе и когда должно сдавать их в казну, не говоря уже о том, что иным образом я никогда туда руку не запускаю!»
«В таком случае завтра будет объявлено о неплатежеспособности, — отвечали они. — А фирма, кстати, называется "Кляйнпетер и сыновья"!»
Они огляделись в кабинете: куда это подевался старый денежный сундук? Недавно отец перетащил его в другой угол и привинтил к полу, под которым там проходила крепкая балка. Сундук как раз стоял открытый, железная крышка была откинута, в одном отделении лежали свертки с пересчитанными монетами и пакет банкнот, а сверху — записка с указанием сумм. Старший сын незамедлительно подошел к сундуку и взял записку, воскликнув:
«Да тут куда больше, чем сейчас надобно. Четвертой части этих денег хватит, а после что-нибудь придумается!»
Одновременно он уже и руку протянул к сундуку. Но советник ринулся к нему и перехватил его руку; второй сын подбежал брату на подмогу, и теперь до смерти перепуганный пожилой человек боролся с обоими сыновьями, а те, не стесняясь, награждали его крепкими тычками.
В конце концов ему удалось захлопнуть тяжелую крышку, после чего вороватые сыновья слегка отпрянули, не собираясь, однако, отказываться от своего намерения. Отец же воспользовался секундным промедлением и выдернул один ключ из замка.
«Если вы сей же час не уйдете и заявитесь сюда сегодня еще раз, — сказал отец дрожащим, но приглушенным голосом, — мой жандарм возьмет вас под стражу и в железах доставит в Мюнстербург! Он будет здесь с минуты на минуту!»
Неожиданная сила, с какою этот слабый человек боролся за последнее свое достояние, за честное свое имя, отпугнула непутевых сыновей, и они удалились, бледные, как отец.
Дрожа и с трудом переводя дух, окружной начальник сидел на сундуке и утирал потный лоб. Мысли путались, он искоса смотрел на оковку старинного наследственного сундука и не видел ее. Наконец, немного оправившись, он устало поднялся, снова открыл кассу и вынул налоговые деньги, чтобы их запаковать. Достал нужную бумагу, шпагат и сургуч, поспешно завернул, дважды и трижды обвязал шпагатом, крепко, хоть и неуклюже, ведь обыкновенно этим занимался курьер, потом зажег свечу и запечатал пакет сургучом в трех-четырех местах, каждый раз шумно вздыхая, прежде чем оттиснуть печать на сургуче.
Потом написал короткое сопроводительное письмо, вложил его в отдельный конверт, адресовал и, вручив то и другое вошедшему курьеру, послал его на почту, со строжайшим наказом нигде не останавливаться и проследить,
Засим он написал еще два письма — председателю Большого совета и правительству, — в коих слагал с себя полномочия члена Совета и окружного начальника. Знал, что с этим кончено, хотя и не знал, что станется с ним самим.
Пустой несгораемый сундук он оставил открытым. Пришаркала жена и немедля туда заглянула, однако ей помстилось, будто из пустого пространства тянет ужасным холодом, она тотчас отпрянула и спросила у мужа, что это значит. Но тот ей не ответил, заговорил с вошедшим жандармом. Накануне вечером начальник предупредил, что отряжает его в столицу с заданиями по полицейским делам, и приготовил соответствующие документы. Сейчас он вручил их жандарму вкупе с письмами об отставке, каковые приказал срочно доставить по назначению.
Итак, он привел в порядок свои дела и не имел ничего, кроме депонированной должностной гарантии, состоящей из нескольких ценных бумаг, каковые с его отставкою высвободились, а с тех пор, вероятно, вовсе исчезли.
Когда Кляйнпетер мало-помалу излил душу до конца, несколько минут царила тишина — Мартин и Мария Заландер еще оставались под властью гнетущих впечатлений, а сам рассказчик, не сожалея о своем доверии, тоже молча вкушал явное сочувствие и потягивал душистое вино.
Мартин с ужасом думал, сколь темные обстоятельства таятся порой в жизни персон, облеченных доверием общества, а не то и являют собою секрет полишинеля. Он, конечно, знал, что отдельные инциденты подобного рода имели место во все времена и воспринимались в таком случае как большие несчастья. Теперь же у него забрезжила догадка, уж не идет ли речь о симптомах, но, к счастью, сию догадку утешительно уравновесило встречное соображение. Скорая решимость, с какою окружной начальник почел себя более не пригодным к службе и сложил свои полномочия потому лишь, что сыновья полагали его способным изменить долгу и сами были готовы пойти на такую измену, вызвала у него искреннее уважение, и оно отнюдь не уменьшилось, когда ему пришло на ум, что этот, казалось бы, слабый человек хотел не только искупить низость сыновей, но и уберечь себя от опасности угодить в силки растущей беды. Нет, сказал себе Заландер, покуда уступчивый, опираясь на подлинно гражданские помыслы, еще способен выпрямиться и спасти самоуважение, общество не в упадке.
Г-жа Мария думала о другом; ее мысли занимала странная женщина, о которой рассказчик поведал с горькой неприязнью и без малейшего следа симпатии; она ни секунды не сомневалась, что именно эта особа и была источником его несчастия, но характер демоницы толком не понимала.
— Для меня непостижимо, господин Кляйнпетер, возобновила она беседу, — как женщина может так чваниться репутацией мужа и всячески оную использовать, хотя на самом деле завидует ей и потому ненавидит мужа, форменным образом изо всех сил стараясь не выказывать ему должного уважения!
— Да, госпожа Заландер, — отвечал бывший окружной начальник, — я такому не учился! Тот, кто изведывает подобные вещи на себе, понимает их, как говорится, чутьем, не умея четко объяснить. Учитывая все прочее, я полагаю, наряду с чванством здесь играют роль связанный с духовной ограниченностью чрезвычайный эгоизм, а вдобавок происхождение. В тех местах, откуда родом моя супруга, женщины, не в обиду будь сказано, славятся особой заносчивостью, гонором и непомерным злоязычием. Соседская зависть и сплетни — сущее бедствие в тамошних деревнях, ведущее к расколу как среди солидных, больших семейств, так и среди нищих обитателей лачуг. Каждая девица, что выходит замуж, непременно ставит себе целью показать, откуда она, и утвердить свою власть. Мужчины там работящие, однако нравом грубые и в низших слоях бранятся ровно морские разбойники — и дома, и вне его. А женщины с младых ногтей упражняют свои языки, и, коли какая-нибудь вдобавок не вышла умом, можно себе представить, что из этого получается!