Мартовские дни

Старк Джерри

Тонкая замша и слой беленого льна под ней приподнялись и натянулись, уступая возрастающему напору изнутри. Долетающее до ушей Кириамэ дыхание стало быстрым и частым — как если бы томимый жаждой человек наконец дорвался до кувшина с холодной водой и теперь глотал, рискуя захлебнуться.

— Без штанов дело пошло бы куда лучше, — с неожиданно усилившимся пришептывающим акцентом и слегка растягивая слова, но довольно отчётливо выговорил Гай.

— Возможно, — согласился Ёширо, сверху вниз водя по твердеющему достоинству не кистью, но парой сложенных пальцев и самую малость надавливая. Чувствуя, как упруго поддается чужая плоть, становясь из мягкой и податливой такой восхитительно твердой. — Но не сейчас, — он легко встал, отстраняясь.

Все

шло на лад: пробужденное, но не получившее возможности насытиться вожделение медленно, но верно завладевало Гардиано. Вынуждая ерзать на табурете, выгибаясь в объятиях сибари, не врезающихся в кожу, но мягко стягивающих ее. Плотно сводя бедра в бессмысленных попытках угомонить воспрянувшую плоть трением о ткань ставших слишком узкими штанов. Кириамэ видел мелкие капли пота, катящиеся по напряженной шее Гая, и охватывающие его приступы неостановимой, крупной дрожи. То, как ромей запрокидывает голову назад и с силой прикусывает нижнюю губу, оставляя глубокие вмятины от зубов. В точности описанное в трактате поведение чрезмерно страстных и впечатлительных натур — а Гай Гардиано относился именно к таким. Слишком затянувшееся одиночество, путы и недолгая ласка. Сочетание этих трех вещей ударило ему в голову куда сильнее самого крепкого вина.

Кириамэ осторожно переступил с места на место, встав за плечом Гардиано. Склонился вперед, придержав длинные волосы, чтобы не лезли в лицо и не мешались. Изгнав томительное искушение отведать вкус чужого рта, наверняка горячего, солоноватого и ненасытно требовательного. Не сейчас. Не настолько они еще близки и доверяют друг другу, чтобы целоваться. Позже.

Если оно будет, это самое «позже».

— Хочешь еще? — губы Ёширо почти касались уха Гая, а шепот был легким, как дуновение весеннего ветра.

Гардиано выгнулся назад, резко и сильно ткнувшись твердым затылком в плечо нихонского принца. Лежавшая поперек его груди веревка натягивалась с каждым судорожным вздохом, узлы надавливали и шершаво терлись о соски, и все это в совокупности свело бы с ума и более стойкого человека.

— Вы похитили золото и скрылись. Что дальше? — потребовал ответа Ёширо. Гай молчал, и нихонский принц осторожно провел языком вдоль кромки его уха под вьющимися, влажными от испарины волосами, повторив: — Что вы сделали дальше? Говори.

Гардиано пробормотал бессвязное ругательство на латинянском.

— Что? — переспросил Кириамэ, ногтем обводя выступающие позвонки.

— Фальшивка, — голос ромея звучал тихо, но твердо и без привычной низкой хриповатости. Этот голос был свежим и чистым, он принадлежал юнцу, едва шагнувшему через порог молодости. — Город бурлил, как отхожая яма с помоями. Мы знали, нам не дадут вывести золото за стены. Подготовили фальшивки. Телеги под бдительной охраной. Сундуки, набитые камнями. Пусть сколько угодно гоняются и отбивают, — он сдавленно хмыкнул. — Настоящее сокровище не покидало Ромус. Мы спрятали его. В банке, у доверенных людей, откуда его извлечет только человек, обладающий условным знаком. Три подписи в закладных, один знак, врученный Сесарио. Мы поехали налегке, выскользнули из города и направились туда, где нас ожидала Ченчи. Нас было трое. Сесарио, Микеле, его телохранитель, и я. Мы смеялись, думая, как ловко обвели всех вокруг пальца. Наверное, мы отвлеклись и не заметили преследователей. Были сумерки. Мы рассчитывали ехать всю ночь и к утру встретиться с Лючианой и ее людьми. В холмах нас обстреляли. Зацепили Микеле и сильно ранили Борху. Он не удержался в седле, а его лошадь ускакала. И тогда… тогда мы совершили ошибку.

Гардиано с трудом сглотнул, в бессчетный раз дернувшись в путах сибари, не сознавая, что не в силах ни разорвать веревки, ни вывернуться из них. Кириамэ думал, ромей сызнова умолкнет, однако он продолжал говорить, медленно и мучительно подбирая слова:

— Мы опасались, что стрелок крутится неподалеку, выжидая момента снова напасть. И что он не

один, а с бандой дружков. Микеле сказал, он присмотрит за Сесарио и крикнул мне гнаться за стрелком. Догнать и прикончить, чтоб не привел подмогу. Подо мной была хорошая лошадь и я углядел скачущего верхового. Он мчался к городу. Я сел ему на хвост, но упустил в путанице полей и виноградников. Мне ничего не оставалось делать, как повернуть обратно. Успокаивая себя тем, что стрелок был один и сбежал. Я вернулся туда, где оставались Сесарио и Микеле, там… там… — он сбился, не желая или не имея сил продолжать. Кириамэ огладил его промеж ног, и дар речи вернулся к Гардиано: — Я увидел, что на них наткнулись те, кто гонялся за нашими телегами с поддельным золотом.

— И что ты сделал? — Ёширо требовательно стиснул пальцы на налившемся кровью уде. — Что ты сделал, увидев своих друзей в смертельной опасности?

Гай словно переломился в поясе, с глухим хеканьем склонившись вперед, сгорбившись и размашисто мотая низко опущенной головой. На сей раз Кириамэ не стал требовать немедленного ответа, догадываясь, что ромей сызнова переживает то, что случилось почти полгода назад. Может, его воображение снова и снова возвращает его к той картине, что открылась ему в сумерках подступающей ночи. К тому, что он напрасно пытается забыть — и что упрямо настигает его в снах и кошмарах. Двигая рукой, Ёширо ощущал рядом горячечный, болезненный жар чужого тела и почти каменную твердость стояка под слоем замши и льна. Сознавая, что Гардиано задыхается от непреодолимого желания выплеснуться — и сознания, что ему не позволено достичь облегчения.

«Интересно, он попросит остановиться? — быстрая мысль промелькнула и тут же сгинула. — Нет. Сегодня он решил пойти до конца. Каким бы этот конец для него не стал».

— Я испугался, — с трудом вытолкнул из себя Гай. Как будто собственной рукой взрезал давно саднящий и гниющий нарыв, отворяя путь дурной отравленной крови. — Испугался и бросил их там. Убедил себя, что мое вмешательство ничего не изменит. Повернул коня и ускакал прежде, чем меня заметили, — он сдавленно застонал. Не от плотской боли, хотя в паху у него сейчас наверняка все полыхало и сворачивалось кровоточащим узлом. — Вот что я сделал. Я просто-напросто трус.

— Трус, мечущийся в поисках не смерти, но воздаяния и достойного наказания, — Кириамэ твердой рукой потянул ромея за спутанные волосы на затылке, вынуждая распрямиться. Спутанные завязки и зацепившаяся пряжка вызвала некоторую заминку, но принцу удалось сильным движением выдернуть ремень из петель. — Встань. Давай-давай, поднимайся. Сам.

Шатаясь и нетвердо держась на ногах, Гардиано поднялся с табурета. Лишенные поддержки штаны и исподнее немедля съехали вниз, к щиколоткам, превратившись в подобие пут, коими стреноживают лошадей. Кириамэ пришлось все-таки помочь ромею переступить через скомканный ворох льна и сукна, и, придерживая за обвязку, направить в сторону постели. Принц тихонько хмыкнул, увидев плотно прижатый к животу дрот Гардиано — стоявший торчком и изнывавший от нестерпимого желания вонзиться в чью-либо плоть.

Плотники русичей сколачивали довольно высокие ложа с резными изголовьями и изножьями. Нихонского принца, привыкшего спать на надежном и твердом полу, мягкие кровати раздражали, но сейчас такая пришлась как нельзя кстати. Толчком между лопаток Кириамэ вынудил ромея опуститься грудью и напряженным животом на постель, так, что плоский выступ изножья пришелся как раз ему под бедрами. Гай ткнулся лицом в расшитое покрывало, с усилием перекатил голову набок, отвернувшись к стене. Заерзал, пытаясь нашарить опору, выпрямляя ноги и приподнимая зад. С силой вывернутые назад плечи Гардиано, заломленные руки и прогнувшаяся спина в цепкой оплетке сибари на краткий миг обрели каллиграфически совершенные очертания. Ёширо чуть вздрогнул, уловив, как молоточками забилась кровь в висках и под ребрами зародилось, устремляясь вниз, горячее, тянущее, колючее тепло.