MASH

Хукер Ричард

— Ты так убедительно объясняешь, — сказал Ястреб, — что я начинаю тебе верить. Хотя вдруг этот — исключение из правил?

— Нету у меня никакого триппера, — выдохнула парка.

— Вот видишь? Что я тебе говорил! — сказал Ястреб.

Шли дни, а Макинтайр продолжал оставаться загадкой. Он и Ястреб понемногу разговаривали, понемногу приценивались друг к другу, и Пирса не оставляло ощущение что где-то он этого новенького уже видел.

Прошло около недели. Однажды снег растаял, и, пользуясь случаем, персонал лагеря затеял игру в футбол.

Неудачно пущенный мяч шлепнулся к ногам Макинтайра, когда он и Ястреб выходили из палатки. Он нагнулся и очень, очень медленно поднял мяч. Ленивым жестом он махнул Ястребу, чтобы тот отбежал в конец поля. Когда Пирс удалился ярдов на тридцать, Макинтайр запустил великолепный пас прямо ему в руки. Они продолжили свой путь в столовую молча, и Ястреба продолжали мучить странные отрывчатые воспоминания, которые он никак не мог сфокусировать.

— Джон, ты где учился в колледже? — поинтересовался он за кружкой кофе.

— В маленьком местечке. Но мне там нравилось. А ты где?

— В Андроскоггине.

Макинтайр показал зубы в улыбке, но ничего не сказал.

К середине дня снова пошел снег. Дюк, прервав жалобы на чёртову погоду янков, писал письмо жене, а Ястреб читал газету Мэйнский Рыбак, когда Макинтайр вдруг поднялся и подошел к двери.

— Ты куда? — удивился Ястреб.

— На Зимний Карнавал.

С этими словами он вышел и отправился в западном направлении — в сторону ближайшей горы. Через полчаса его уже было видно на полпути к вершине.

— Это, — сказал Дюк Форрест, — самый наистраннейший сукин сын, каких я видел. Если бы он не был лучшим грудным потрошителем Дальневосточного Командного Округа — пнул бы я его отсюда подальше.

— Дай ему время, — ответил Ястреб.

Наступило время мартини. Дюк и глубоко задумавшийся Ястреб еще только пригубили первый коктейль.

— Я уверен… Точно где-то я его уже видел, — сказал он наконец, — И я, черт побери, когда-нибудь вспомню где! И эта фигня — насчет Зимнего Карнавала… Думаю, он учился в Дартмаутском университете. Вдобавок, Дэниел Вебстер называл Дартмаут «маленьким местечком» и всякое такое. Да, кстати, я тебе говорил, как я единолично выиграл у Дартмаутцев?

— Ага. Всего только шестнадцать раз. Расскажи-ка еще разок!

— Значит, в середине сезона играли обычно легкую для Больших Зеленых матч, но поднявшаяся метель держала счет 0–0 до последней минуты. У них был один парень, пасы которого считались непревзойденными. Вобщем, кидает он… Снег вокруг и всё такое, и тут…

И тут дверь открылась, и в неё влез запорошенный снегом Макинтайр.

— А где мартини? — спросил он.

Ястреб поднял на него взгляд и внезапно путающиеся воспоминания пролетевших лет, равно как и расстояние в девять тысяч миль, растворились, и память наконец сработала: то ли по вине Дартмаута, то ли из-за снега. Он аж подпрыгнул.

— Иисус на Христос, йо-хо-хо и бутылка рома! Дюк! — вскрикнул он. — Ты в курсе, с кем мы живем уже целую неделю? Мы живем с единственным в истории человеком, которому обломилось прямо в женском сортире поезда Бостон-Мэйн! Когда кондуктор обнаружил его в дамском туалете с подружкой, которую он снял на Зимнем Карнавале, она завизжала «Он меня сюда как в ловушку заманил!». И с тех пор к нему пристало прозвище Ловец Джон. Боже, Ловец! Я говорю за себя и Дюка: какая честь находиться в твоем обществе! Скушай мартини, Ловец.

— Спасибо, Ястреб. Я уж чуть надежду не потерял, что ты меня узнаешь. Я-то сразу — как тебя увидел, вспомнил того парня, что мой пас перехватил. Хорошо еще у тебя рот был закрыт, а то попал бы мяч прям тебе в глотку.

«Эх, Ловец, Ловец, Ловец, — повторял Ястреб, качая головой. «Расскажи, чем же ты всё это время занимался?

— Особо —

ничем. Так, поддерживал свою репутацию.

Дюк встал и пожал Ловцу руку.

— Весьма приятно завести знакомство, Ловец, — сказал он. — Ты уверен насчет триппера? Уж очень видок у тебяя… энто…, понимаешь, совсем запущенный.

— Нету никакого триппера. Уже нету. Я худой оттого, что не ем ни черта.

— Это еще зачем?

— Отвык.

— Ну, не переживай об этом, — сказал Ястреб.

— С кем не бывает, — прибавил Дюк.

Итак, двойка превратилась в тройку. Часом позже тройняшки шатаясь ввалились в столовку, держа друг дружку под руки.

— Джентльмены, — пафосно объявил Ястреб, — Разрешите представить: Ловец Джон, гордость Винчестера, Дартмаутского Колледжа, и Палатки Номер Шесть. Если кому-нить из вас — необразованных бездельников, он не нравится, то вам придется отвечать за это перед Дюком Форрестом и Ястребом Пирсом.

4

Через несколько недель после идентификации капитана Джона Макинтайра, как Ловца Джона, ситуация в лагере утряслась и пошла рутина. В течение двенадцатичасовых смен доктора иногда работали до изнурения, иногда гоняли мух, но чаще всего работали где-то между этими крайностями.

Основная масса раненых поступала круглые сутки из фронтовых медпунктов на машинах скорой помощи, за исключением наиболее серьезных раненых — доставляемых на вертолете. Это означало, что наиболее тяжелые ранения поступали обычно днем, так как вертолеты не летали ночами. Дежурных ночной смены, проработавших с 9 вечера до четырех утра и уже прибравших за собой операционную, можно было увидеть в едва просачивавшемся в долину утреннем свете, вытягивающими шеи на север, заглядывающими за минное поле и реку с её железнодорожным мостом. Они всею душой надеялись, что из туманной дымки не материализуются вдруг вертолеты.

Когда раненых было много, расписание смен игнорировалось, и каждый работал пока мог соображать и действовать. До тех пор пока буквально не валился с ног. Поверженные усталостью, доктора отползали поспать несколько часов, и возвращались на рабочее место. Когда же на фронте наступало относительное спокойствие — как правило, зимой и ранней весной — в лагере вдруг появлялось свободное время и исчезали идеи: что с ним делать?

Палатка Номер Шесть, жилище Форреста, Пирса и Макинтайра, стала центром социальной активности. Палатку прозвали «Болото», частью от того, что она напоминала облюбованные привидениями руины посреди какой-нибудь трясины, частью от того, что Пирс, будучи студентом колледжа, не был в состоянии платить за комнату в общежитии, и проживал рядом с территорией колледжа в сарайчике, которую одноклассники прозвали Болотом. Красные большие буквы — БОЛОТО— были нарисованы на двери Номер Шесть.

Коктейльный час на Болоте начинался в 4 дня. В это время обычно просыпалась ночная смена и заглядывала в Болото на пару стаканчиков перед ужином. В это же время дневная смена, если уже нечего было делать, могла расслабиться. Коктейли делались из гораздо более качественных сортов выпивки, чем большинство участников могло себе позволить дома. Любимым напитком был мартини, разливаемый до краев в обычные стаканы для воды.

Частым посетителем вечеринок в Болоте был лагерный католический капеллан — Отец Джон Патрик Мулкахи, уроженец Сан-Диего и бывшей Мэринолл Миссии. Он был худ, выглядел вечно голодным, крючконосым, рыжеволосым, а в глазах обитателей Болота он был единственным и неповторимым.