Машина мышления. Заставь себя думать
Шрифт:
Будем считать, что мы с этим разобрались… Теперь перейдём от структурных элементов мышления («интеллектуальных объектов») к функциональным элементам («интеллектуальной функции»).
Когнитивные элементы, которые формируются нашей психикой и которыми мы пользуемся, моделируя реальность, представляют собой по мере их усложнения следующую последовательность: ощущения (перцепции), восприятия (апперцепции), представления и наконец, понятия.
Структурной единицей мысли Лев Маркович вполне закономерно считает «суждение», которое — эта единица — ложится не поверх всей
Что вполне логично, ведь для того, чтобы перейти от представления (того, что мною внутренне воспринимается, от «значения») к понятию (всегда включённому в языковые сетки — той самой нашей молекуле, состоящей из «значения» и «знака»), как раз и нужно суждение.
По сути, тут речь идёт о том же, о чём говорил Выготский, когда объяснял, что есть мышление как «облако мысли» и внешняя «речь для другого», в которой я выражаю тот смысл, ту мысль, которую хочу кому-то сообщить.
По Беккеру, переход от «облака» к «дождю» и есть «суждение», в котором рождается отношение между инвариантами значения и знака.
Поверьте, я пытаюсь изложить всё максимально просто, так что мы на этом закончим с теорией и посмотрим, как это работает, так сказать, на практике.
Вот, допустим, у вас есть домашний питомец — кот…
• Ваш кот имеет свои отличительные признаки, которые вы можете увидеть, пощупать и пережить как ваше отношение к нему, причём вам даже не обязательно знать, что ваш питомец «кот», у вас в любом случае будут с ним определённые, специфичные отношения на доязыковом уровне,
• как инвариант ваш кот, если вы уже по уровню своего психического развития и организации речевой функции способны к созданию понятийного инварианта «кот», входит в число всех прочих котов,
• все прочие коты, в свою очередь, имеют некие общие признаки — это инвариант «всех котов»,
• при этом все прочие коты входят в «группу кошачьих» вместе со львами и тиграми, у которых есть ещё какие-то свои собственные признаки,
• все кошачьи входят в «группу млекопитающих» со своими признаками,
• все млекопитающие входят в «группу животных», которые имеют свои признаки.
Если вы думаете, что мы закончили с нашими «молекулами», вы сильно ошибаетесь…
Дальше у нас появляются такие сущности, как «кошачий хвост», «кошачьи ушки», «кошачья походка», «падать на четыре лапы», «характер как у кошки», «мартовский кот» и наконец, но не ограничиваясь этим, «улыбка Чеширского Кота».
Тут, как вы понимаете, в дело включаются другие инварианты — «хвостов», «ушей», «походки», «характер» и так далее и тому подобное, включая и «Льюиса Кэрролла». Причём инварианты обоих «языков» и образного, и логико-лингвистического. И на каждом из этих уровней есть какое-то отношение между соответствующими инвариантами, а также связи между инвариантами, составляющими понятие.
Однако если установить инвариантность между инвариантами «ушей» и инвариантами «кошек» на обоих уровнях не так сложно, то, например, справиться с этой же задачей, если речь идёт о «мартовском коте» и
Когда вы говорите о том, что у человека «походка кошки», вы вряд ли представляете себе его идущим на четырёх лапах, хотя это было бы и логично. Нет, вы отмечаете этим высказыванием некую особую инвариантность, которая содержит «суть», лишённую внешних, объективно верифицируемых признаков (характеристик).
И подобных «кошачьих походок» в нашем мышлении, хоть мы об этом и не догадываемся, огромное множество. Причём формально-логический анализ таких метафор (разложение их на отдельные «сущности») не приводит нас к разумному результату.
Очевидно же, что наш человек с «кошачьей походкой» не только не пользуется четырьмя «лапами», но и вряд ли виляет хвостом…
Что ж, Лакофф, как говорится, нам в помощь — с его, разумеется, правополушарной метафоричностью!
И в самом деле, то, что называется «метафорой» является куда более общим правилом: наше правое полушарие, судя по всему, высвобождается от языка намеренно, целенаправленно, чтобы понимать то, что противоречит логике и «здравому смыслу».
Мне кажется это и в самом деле чем-то совершенно удивительным, если мы смотрим на латерализацию полушарий не как на свершившийся факт, а как на способ адаптации ребёнка к языку — через все описанные нами фазы:
первичной коммуникативной фазы, когда язык ещё лишён функции означивания состояний ребёнка, но уже свидетельствующий о них своей звуковой, вокальной составляющей (отдельные слоги, которые произносит младенец),
фазы эгоцентрической речи — «речи для себя», когда ребёнок пытается помочь самому себе выйти из затруднительного положения, означивая происходящее и как бы ища в этих означениях возможный ответ,
фазы детской «внутренней речи» — когда ребёнок интроецирует свою эгоцентрическую речь, произносимую вслух, через шёпот — во внутренний разговор с самим собой,
фазы отмирания этого «внутреннего разговора», когда ребёнок научается мыслить (находить выход из затруднительных ситуаций) как бы без слов, без самоинструкций,
наконец, фазы, когда речь превращается в «речь для другого» (фактическая коммуникация), которая призвана создавать своего рода инструкции для других людей, чтобы они сделали то, что будет содействовать ребёнку в его — мыслимом уже как бы без слов — плане выхода из затруднительного для него положения.
Начиная с обеспечения присутствия в социальном пространстве коммуникации язык и речь, проходя через множество трансформаций, создают для нас базу управления этим самым социальным пространством под наши потребности, желания и нужды.
Давайте ещё раз взглянем на латерализацию функций в полушариях головного мозга, которую предлагают исследователи из Пекинского педагогического университета по руководством профессора Ни Шу, создавшие с помощью диффузно-тензорной трактографии схему анатомических связей, обеспечивающих межполушарную асимметрию человеческого мозга (рис. 53)94.