Машина мышления. Заставь себя думать
Шрифт:
• «чёрное вещество» оказывает дофаминергические влияния на полосатое тело, где есть два типа дофаминовых рецепторов:
? попадая на D1-рецепторы, дофамин обеспечивает торможение,
? в случае попадания на D2-рецепторы — оказывает возбуждающий эффект;
• в полосатом теле:
? нейроны с D1-рецепторами связаны с нейронами внутреннего сегмента бледного шара,
? а нейроны с 02-рецепторами — с нейронами наружного сегмента бледного шара.
Надеюсь, задача пройти этот квест не окажется для вас непреодолимой.
Впрочем,
Да, машина мышления — это и в самом деле не самое простое устройство в мире.
«Верх» и «низ» — сухой остаток
Человеческий мозг — великолепная штука.
Он работает до той самой минуты, когда ты встаёшь, чтобы произнести речь. Марк Твен
Говорить о «верхнем» и «нижнем» зеркалах мозга и не упомянуть Ивана Петровича Павлова — это было бы, конечно, с нашей стороны верхом неприличия.
Однако это упоминание не будет формальным — мол, надо отдать должное академику, нобелевскому лауреату, да ещё и соотечественнику.
Нет, «учение Ивана Петровича Павлова о высшей нервной деятельности» — это вовсе не исторический артефакт.
До сих пор эта научная доктрина является примером реализации кристально строго научного подхода и поражает невероятной ясностью мысли, а поэтому и сейчас остаётся источником вдохновения для препарирования, так сказать, машины мышления.
Уж кто-кто, а Иван-то Петрович хорошо понимал, что мозг — это «машина».
Однако в отличие от своих западных коллег — бихевиористов, которые объявили мозг «чёрным ящиком» (спасибо за это Берресу Фредерику Скиннеру со товарищи), который «познанию не подлежит», Иван Петрович «машину мышления» вскрыл и закономерности её работы детально разобрал.
Конечно, обладай тогда Павлов современными технологиями исследования мозга — возможностью нейровизуализации, нейробиологических и нейрогенетических исследований, современными средствами воздействия на мозг и нервную ткань, — его работы не содержали бы каких-то досадных неточностей, о которых мы теперь знаем.
Но смог бы он, отягощённый этими знаниями, будь они у него, подняться над всей этой бесконечной эмпирией, чтобы увидеть общую картину? Это тоже, надо сказать, вопрос…
Современные научные конференции по нейронаукам измеряются уже не часами выступлений и даже не днями отдельных научных секций, а километрами (я не преувеличиваю!) стендовых докладов — вы входите в этот лабиринт, и тысячи учёных рассказывают вам о том, что и при каких обстоятельствах обнаружили.
Когда же Иван Петрович начинал изучать работу мозга, самой науки о мозге ещё толком и не существовало.
Были «взгляды», «подходы», некоторые выявленные к тому моменту «закономерности» и,
Но именно базис, не более того. Можно сказать, что работы Сеченова были, так сказать, первым подходом к снаряду.
Даже терминология, которая использовалась для обозначения психических процессов, представляла собой гремучую смесь из слов обыденного языка и парарелигиозных, метафизических, околофилософских понятий.
С другой стороны океана — в США — великий Уильям Джеймс тогда же начал копать эту гору, детально и вдумчиво разбирая смысл понятий, которыми исследователи пытались схватить вечно ускользавшую от них «психею».
Но подлинно научной психологию, как это ни покажется странным, сделал именно Иван Петрович Павлов.
Странным моё утверждение может показаться тем, кто знает, как Павлов относился к психологам, не стесняясь называя их дураками.
Впрочем, тогдашние психологи в подавляющем большинстве и в самом деле не отличались научным подходом и, соответственно, здравостью. Они описывали, но не изучали психические функции, используя классическую формулу «что вижу, то пою».
И конечно, эти описания, лишённые строгого научного основания, оказывались достаточно сумбурными, а порой даже жалкими. Ведь, чтобы ясно мыслить, вам нужна действительная опора в реальности.
Согласитесь, достаточно глупо пытаться создать карты местности (фактической реальности), даже не попытавшись провести хоть какие-то осмысленные измерения.
И Павлов начал именно с измерений, причём настолько детальных и занудных, что страшно сказать…
Именно из этих измерений — по сути, количества капелек слюны, выделившейся в фистулу, хирургически установленную на слюнную железу собаки, — и родилось «учение о высшей нервной деятельности».
Но давайте ближе к делу — в чём непреходящее значение этого учения в свете нашего разговора про «верхнее» и «нижнее» зеркала мозга?
Разумеется, это та его часть, где Иван Петрович Павлов формулирует свою теорию «первой и второй сигнальной системы»[20].
Как это обычно бывает у Павлова, идея этой концепции лежит вроде бы на поверхности, но вовсе не так проста, как может показаться на первый взгляд.
Действительно, мы с вами существуем в мире «сигналов». Можно даже сказать, что мир постоянно нам «сигналит» — то есть что-то о себе сообщает.
Мы и реагируем на эти «сигналы» именно потому, что они для нас что-то значат. Считывая сигналы окружающего нас мира, мы строим его модель, позволяющую нам в нём ориентироваться.
Однако, указывает нам Павлов, эти сигналы могут быть совершенно разной природы: одно дело, когда вы слышите звук, и другое — когда вы слышите слово.
Произнесённое слово — это тоже звук, но для собаки, например, оно так звуком и останется (хотя, возможно, и сигнализирующим ей о чём-то), а вот мы воспринимаем этот сигнал именно как слово.