Машина мышления. Заставь себя думать
Шрифт:
История, которую мы, как нам кажется, «помним», на самом деле собирается из фрагментов самых разных воспоминаний — схожих, похожих, обобщённых, отдалённо напоминающих то, о чём вы как бы помните.
Проще говоря, своё прошлое мы не помним, а всякий раз воспроизводим заново.
И часто оно у нас меняется в зависимости от актуальной ситуации, нашего возраста, внутреннего состояния и даже от «вербальной рамки», что наглядно показали Элизабет Лофтус и её коллеги в многочисленных и, право слово, блистательных экспериментах3.
Нам, конечно,
Это опять-таки контринтуитивно. Но уверен, что у вас не останется никаких сомнений в том, что дело действительно обстоит именно таким образом, если вы хотя бы раз вдумчиво побеседуете с людьми, страдающими дегенеративными заболеваниями мозга.
Как известно, они теряют связь с реальностью и начинают, как говорят психиатры, конфабулировать — то есть придумывают самые зачастую невероятные истории о себе и о том, что с ними происходило.
ИСТОРИЯ МОЕЙ «ДОЧКИ»
Помню, как однажды я шёл во время ночного дежурства по огромному коридору психоневрологического интерната, и меня окликнула пожилая пациентка:
— Папа, папа! Почему ты проходишь мимо и не хочешь со мной играть?..
Абсолютно седая, в какой-то выцветшей, бледно-голубой ночнушке старушка жалобно протягивала ко мне руки — к молодому тогда человеку лет двадцати пяти, стоящему в белом халате посреди больничного коридора, освещённого тусклым светом люминесцентных ламп, — и видела во мне своего отца.
— Ты совсем ко мне не приходишь, а я так по тебе скучаю… — Её голос задрожал, а глаза наполнились слезами. — Почему ты не приходишь совсем?
Я подошёл ближе, и она тут же обхватила меня руками.
Она ощущала себя маленькой девочкой и рассказала мне — своему «папе» — про то, как играла сегодня с собакой. А потом вдруг вспомнила про куклу и как мальчики её сломали.
Она готова была снова расплакаться, но я обещал починить куклу, и настроение у моей «дочери» тут же улучшилось.
Развеселившись, она просила меня вспомнить, как мы проводили с ней время, а когда я ответил, что не помню, она игриво рассмеялась в ответ, воображая, видимо, что я намеренно ввожу её в заблуждение— «дурака валяю»: взрослый дяденька, а притворяется, что ничего не помнит! Шутит с ней!
Но мне нужно было идти дальше, поэтому я сказал моей «дочке», что сейчас мне нужно пойти «на работу».
— Опять на работу… Ты всегда уходишь на работу… — Её лицо опять исказилось страдальческой гримасой.
— Что я могу для тебя сделать? — спросил я.
— Спой мне нашу колыбельную! — воскликнула она и чуть не захлопала в ладоши.
— А что у нас за колыбельная?..
— «Соловей»! — выкрикнула она и сама тут же запела красивым тонким голосом знаменитый романс Александра Алябьева: — Соловей мой, соловей, голосистый соловей!
Я шёл дальше по длинному
— Ты куда, куда летишь, где всю ночку пропоёшь? Соловей мой, соловей, а-а, голосистый соловей!
Можно ли сказать, что у этой женщины не сохранилось воспоминаний? Нет, они сохранились. Но все поисковые строки и гиперссылки перепутались, отдельные образы, детали её стареющего Neuro– LEGO в хаотичном порядке нагромождались друг на друга.
Не думаю, что «Соловей» Алябьева был колыбельной, которую пел ей отец…
Она не узнавала ни себя, ни времени, ни места, в котором находится, и видела в молодом человеке, который в разы младше её, своего любимого отца. И всё это причуды памяти…
Нам только кажется, что мы помним «всё как было».
Но это просто невозможно, потому что всё, что мы помним, мы помним всем своим мозгом, а ведь мозг незаметно, но постоянно меняется.
Поэтому всякое ваше воспоминание о себе в прошлом — это восприятие себя настоящего, перенесённого в прежние обстоятельства (вот почему я бы предложил с большой осторожностью читать любые автобиографии).
Впрочем, эти искажения, конечно, не так печальны, как те, что нам, возможно, ещё предстоят вследствие грядущих дистрофических заболеваний нашего мозга.
Хотя, с другой стороны, определённо не каждый из нас до этого доживёт.
Но что такое вообще — осознавать собственное воспоминание, где происходит этот интеллектуальный процесс?
Как раз для этого нам и нужна «рабочая память», относительно которой Патрисия Голдман-Ракич установила множество важных фактов4.
Прежде всего, известно, что информация о зрительных образах обрабатывается в теменных и височных долях не единым блоком, а по двум направлениям (рис. 5, сверху):
в височной доле мы выявляем сущность объекта — этот нейронный путь называют «Что?», он идёт сзади наперёд по нижней — вентральной — поверхности коры,
а информация о том, где находится объект, обрабатывается в теменной коре — этот путь называют «Где?», и он идёт тоже сзади наперёд, но уже по верхней — дорзальной — поверхности коры.
Рис. 5. Сверху дорзальный (верхний) и вентральный (нижний) пути обработки зрительного сигнала. Снизу проекции сформированного по вентральному пути образа в ассоциативные зоны коры.
Из этих зон мозга осуществляется проекция в разные зоны дорсолатеральной префронтальной коры головного мозга: то есть «Что?» и «Где?» имеют разные представительства в лобной доле (рис. 5, снизу).