Машина путает след. Дневник следователя. Последняя встреча. Повести
Шрифт:
— Куда теперь? — спросил младший лейтенант, когда они вышли на улицу. — Следы потеряны. Может быть, возвратиться в город?
— В город? — удивился майор. — Послушайте, товарищ младший лейтенант, неужели вы серьезно думаете уехать отсюда, так ничего не узнав о преступниках?
— На улице ночь, можно ли сейчас что-нибудь сделать, — не сдавался Воронов. — Говорят: утро вечера мудренее!
— Что можно сделать сегодня, не откладывай на завтра, кажется, еще и так говорят? — напомнил Розыков.
Когда
— Кто же этот солдат? — задал вопрос Розыков.
— Да Шарипов! Он сказал, что поедет к вам.
— Ничего не понимаю.
— Ну, какой же вы, ей-богу, чудной! Я говорю о ефрейторе Шарипове, неужели вы не знаете его? — Девушка остановила на майоре удивленные глаза и вдруг громко сказала — Я — диспетчер. Кузьминых… Надя.
Затем посмотрела на младшего лейтенанта и пояснила: часа в два дня к ней в диспетчерскую вбежал солдат и попросил позвонить к военному коменданту. Телефон как раз был свободен, и она набрала ему нужный номер.
Комендант долго не отвечал, а когда ответил, солдат почему-то положил трубку и не захотел говорить.
— Он ушел от меня так же неожиданно, как и пришел, — закончила Кузьминых. — Мне он ничего больше не сказал. Вот только велел передать вам номер машины.
— Номер машины? — изумился младший лейтенант.
— Да, — сказала она и протянула вчетверо сложенный тетрадный лист.
Не помня себя от радости, Воронов схватил бумагу, развернул и замер.
На углу карандашом были написаны две цифры 24 и 47, Причем, цифра «47», заключенная в круг, стояла особняком, и около нее чернел жирный знак вопроса.
— Загадка какая-то, — пожал плечами Воронов.
— Да, задача, — согласился майор.
— Вечером солдат снова зашел ко мне, — видя, что офицеры озабочены, сообщила Кузьминых поспешно. — Он был странный какой-то, напуганный… Только, когда узнал, что я не передала вам номер, повеселел как будто немного. «Я сам зайду в милицию и поговорю», — пообещал он.
Майор Розыков взял Кузьминых под руку:
— Коротко ваше сообщение надо понять так: солдат был у вас в два часа дня, передал номер машины и уехал. Вечером вернулся и заявил, что сам сообщит в уголовный розыск о происшествии. Я вас верно понял?
— Ой, ну, конечно, — ответила Кузьминых.
— А я вас не понял, — сказал младший лейтенант. — Мне неясно, как вам удалось узнать фамилию солдата?
— Да он сам сказал.
— Когда: днем или вечером?
— Днем.
— А вы его раньше не видели? Кузьминых засмеялась:
— Может быть, вас интересует: встречалась ли я с ним раньше?
— Для дела это было бы лучше, — сухо отозвался младший лейтенант.
— Подумаешь, — фыркнула Кузьминых.
Свет фар вырвал из темноты кусок дороги, мотоцикл обогнул
— А в этой истории с солдатом довольно много загадок, — повернувшись к майору, произнес младший лейтенант,
— Да, — не сразу отозвался Розыков.
— Знаете, товарищ майор, — проехав с полкилометра, снова заметил Воронов, — я думаю, что нам все-таки надо начинать с Вострикова. Этому типу, по-моему, очень много известно о преступниках.
— Вы что? Плохо владеете русским языком? — резко спросил майор.
— Почему — плохо?
— Разве слово «тип» относится к Вострикову? Какое у вас на это основание?
«Действительно, почему я решил, что Востриков связан с преступниками? — подумал Воронов. — Приревновал к Наташе? Глупо!.. Какое я имею право!»
В стороне вспыхнула звезда. Луна качнулась и медленно поплыла влево. Младший лейтенант пригнулся: мотоцикл обошел холм, и офицеры выехали на шоссе.
Глава 10
СОСЕДИ
Язык мой — враг мой, говорит пословица.
Воронов не был болтуном, но он не удержался от соблазна сообщить Варьке, с которой встретился поздно вечером во дворе, о сегодняшних событиях. Причем, говоря об убийстве, он нарисовал такую жуткую картину, что Варька, оставшись одна, испугалась соседа, вышедшего с ведрами за водой.
Позже, когда она заскочила в квартиру и ошарашила бабку Анисью, крикнув: «Убийство!», ее охватил приступ буйного веселья. То, что Воронов рассказал ей об убийстве, было хорошим признаком. Теперь, больше чем когда-либо, жила в ней вера в свой успех. «Он еще может полюбить меня, — думала она, вертясь перед трюмо. — Ведь я не урод, не старуха — мне семнадцать лет! Как хорошо, что мне только семнадцать лет!.. Наташке целых двадцать!.. Какая она старая!»
Бабка Анисья не могла понять внучку. Можно ли так смеяться, когда кого-то убили? Ну, не бес ли вселился в нее — вон она снова закружилась перед зеркалом, будто скаженная!.. Эх-хе, в прежние времена такого не бывало… Дети слушались родителей — делали так, как было угодно старшим.
— Кого же убили, доченька? — после долгого раздумья спросила бабка Анисья.
Варька обняла ее и потащила к окну:
— Меня, бабушка, меня!.. Теперь я…
Бабка Анисья закрестила раскрытый беззубый рот. Чего уж там гадать: в девчонку вселился бес!
— Бог с тобой, внученька. Болтаешь, не знаешь что!
— Ах, бабуля, какая ты непонятливая у меня.
Варька оставила старушку и села на тахту. Девушка сама не знала, как получилось, что она стала думать о соседе, Ведь в доме всегда с презрением отзывались о Вороновых. «Голодранцы… Тихушники…» — иначе и не называли Алексея и Ефросинью Андреевну мать и отец… Правда, потом, когда Воронов поступил в милицию, эти слова стали повторяться реже. Отец — уж до чего самолюбив! — встречаясь с Алексеем, приподнимал шляпу и улыбался.