Машина путает след. Дневник следователя. Последняя встреча. Повести
Шрифт:
— Помню, помню… Из него может выйти неплохой оперативник… Чем еще порадуешь меня?
— Порадовать, пожалуй, нечем больше… Гафурова вчера за пьянку уволили, — с трудом выдавил из себя Прохоров!.
— Достукался все-таки. Сколько раз я говорил с ним… Подожди, подожди, — подошел майор вплотную к старшему оперуполномоченному, — значит, Зафара прислали нам вместо Гафурова?
— Нет, Зафар никому не встал поперек дороги, наше отделение увеличили на одного человека… Вместо Гафурова нам дали капитана Исмаилова.
— Какого Исмаилова? Из паспортного
— Да об этом же, — махнул рукой Прохоров.
— Черт знает, что творится, — заходил по кабинету начальник ОУР. — Это же формальное… Ну, куда ты смотрел? — остановился он перед старшим оперуполномоченным. — Ты секретарь парторганизации. Надо было сходить к Игорю Владимировичу. Он бы понял, ведь так нельзя…
— Якуб Розыкович, — взмолился Прохоров, — может быть, капитан Исмаилов…
— Ничего не может быть, — перебил Розыков. — Я его хорошо знаю. Это фантазер и себялюб! Он завалит любое дело, увидишь! Пойдем к Корнилову!
Начальник отдела милиции сидел один в большом просторном кабинете, перебирая разноцветные карандаши, лежавшие справа от письменного прибора. Его энергичное лобастое лицо было спокойно, в глазах, глядевших мимо стола, на диван, таяла улыбка.
Розыков и Прохоров вошли в кабинет, когда Корнилову позвонила по телефону жена. Она находилась в больнице с сыном, который болел воспалением легких. Сегодня мальчику было лучше, и она долго говорила о нем, прерывая свой рассказ счастливым смехом. Игорь Владимирович слушал ее, глядя на Розыкова, изредка бросая в трубку: «Да-да, ты права!» Он не собирался прерывать ее — где-то рядом с нею был его малыш…
Ветер гремел по крыше оторванным листом железа. За стеной в приемной стучала машинка — секретарша, очевидно, печатала оперативную сводку. В верхней раме окна билась о стекло оса. Ее золотистое брюшко, будто искорка, горело на фоне неба. На улице начинало разветриваться — из кабинета было видно: тучи, как стадо белых овец, уходили вверх за темным одиноким облаком.
«Как можно столько говорить по телефону?» — удивлялся Розыков. Он никак не мог успокоиться — в голове роились самые противоречивые мысли. То ему казалось, что не стоит заводить разговор о капитане Исмаилове — еще неизвестно, что даст это назначение, то его бросало в дрожь, когда думал, что все произошло без его согласия, и он уверял себя, что настоит на своем — уберет капитана из своего отделения.
…Разговор не получился. Повесив трубку, Корнилов встал и, выйдя из-за стола, предложил умоляюще:
— Поедем к тебе шурпу есть!
Розыков взглянул на Прохорова — тот потирал кончиками пальцев начинавшие седеть виски. Предложение подполковника удивило обоих.
— Если хотите… пожалуйста…
— Ты не крути, Якуб Розыкович, — шутя погрозил кулаком Корнилов. — Скоро обеденный перерыв — поехали! Гульчехра заждалась, наверно, каждый день дома обедаешь… О своей командировке еще успеешь, доложишь… Секретарь парторганизации, конечно, не оставит нас одних, —
— Пожалуй, нет, — вытянулся старший оперуполномоченный.
— Вот и отлично! — Потом, когда уже сели в машину, Игорь Владимирович объяснил: — Без жены, как без рук… Приезжаешь домой, и не знаешь куда себя деть. Ходишь из угла в угол по спальне, как лунатик… У тебя забудусь немного. Вы умеете развлечь…
Розыков улыбался… «Вы» — это больше Гульчехра. Корнилов был как-то у них — она угостила его шурпой… Уезжая, он признался, что никогда еще не ел такой шурпы…
Глава 5
НЕ ТАК СТРАШЕН ЧЕРТ, КАК ЕГО МАЛЮЮТ
Обедали на супе, небольшом глинобитном возвышении, сделанном у входа в дом.
Гульчехра — молодая, краснощекая женщина с внимательными грустными глазами, — заставив дастархан едой, ушла в спальню, откуда доносился плач Ильхама, сына Розыкова. Место Гульчехры заняла мать — полная крупная старуха с черными редкими усами и большой родинкой на лбу.
Слушая подполковника, не перестававшего хвалить плов — шурпу сегодня не готовили, — Розыков силился понять самого себя. Из головы не выходила оса: сейчас он, также как и она, не видел выхода из создавшегося положения. Здесь, в присутствии матери за дастарханом, он не решался заговорить с Корниловым об Исмаилове.
— Ты что это, Якуб Розыкович, молчишь, будто в рот воды набрал? — перестал восторгаться пловом Корнилов. — Неужели гостям не рад?
— Э, почтенный Игорьджан, зачем говорить такие слова! — ответила за сына старуха. — В нашем доме гостям всегда рады. Ты кушай, не ломай голову зря… Думать за обедом — деньги класть в дырявый карман.
— Совершенно верно, уважаемая Анахон-биби, — покосился Корнилов на Розыкова.
Майор криво усмехнулся:
— Когда совершишь необдуманный поступок, то не грех подумать и за обедом.
— У тебя горе, Якубджан, — забеспокоилась Анахон-биби. — Так говори, — она с тревогой посмотрела на сына, — скрывать горе грех…
— Его горе, уважаемая Анахон-биби, мое горе, — распивая небольшими глотками чай, сказал Корнилов. В его карих глазах застыл немой упрек; взгляд будто говорил: «Все-таки не вытерпел, начал»… — Ты, Якуб Розыкович, не кипятись, — подполковник положил руку на колено Розыкова. — Не так страшен черт, как его малюют. Может быть, Исмаилов окажется неплохим работником. Ты поговори с паспортистами… Конечно, если он не оправдает наших надежд, мы не станем возиться с ним…
Во двор вышла Гульчехра. Ильхам — полный, краснощекий крепыш, завернутый в красное теплое одеяло, таращил на гостей черные, словно смородинки, глазенки.
— Якуб, тебя к телефону, — сказала она, передавая сына свекрови.
Розыков возвратился через минуту — возбужденный, с пиджаком в руках.
— Что? — выдохнул Корнилов.
— Автомобильная авария. Один пассажир убит, другой ранен… Вы едете?
— Да-да, обязательно…
Гульчехра кинулась к мужу, заплакала:
— Якуб!.. Да как же… Опять уезжаешь…