Машинисты (авторский борник)
Шрифт:
Машинист Шумилов видит огни экспресса, несущегося на него, резко толкает регулятор. Но это уже от бессилия: регулятор давно открыт полностью, рукоятка не поддается.
Над полотном летят три вертолета с красными крестами. В кабине переднего — врач и медсестра в белых халатах. Они смотрят из окон вниз. Отчетливо видны два поезда: взрывоопасный, идущий вагонами вперед и догоняющий его экспресс. Быстро сокращается между ними расстояние. На паровозе экспресса по площадке ползет человек. С противоположной стороны, уцепившись за поручни, стоит на ступеньках второй
…Несется вспомогательный поезд из четырех специальных вагонов. На открытой платформе небольшой кран, тяги, мотки проволоки, запасные части паровоза.
…Мчится санитарный поезд. Вагоны пустые. В операционном вагоне люди в белых халатах готовят инструмент.
…Здание больницы. Одна за другой выходят машины скорой помощи.
Кружат вертолеты. Смотрят вниз люди. Очень быстро сокращается расстояние между поездами. Хвостовые вагоны взрывоопасного уже влетели на станцию. У входной стрелки два человека. На платформе люди с красными фонарями описывают огненные круги — сигнал безоговорочной остановки.
Смотрят из вертолета:
резко, едва не перевернувшись, цистерны свернули па боковой путь. Они несутся, извиваясь у стрелки.
Экспресс догоняет. Остались метры…
Рушится, оглушает сигнал тревоги.
Машинист взрывоопасного бросил рукоятку сигнала, уперся ногами, уцепился за раму.
Наклонившись, стрелочник держит рычаг стрелки. Между паровозами один метр. В это мгновение стрелочник рванул рычаг. Он успел перевести стрелку,
С вертолета видно:
экспресс несется рядом с нефтеналивным.
С боковой площадки паровоза на переднюю спускаются четыре почти отвесные узенькие ступеньки. Паровоз бросало из стороны в сторону, и они вырвались из слабых и липких рук Дубравина. Он свалился на переднюю площадку и подполз к самому краю. Лежа на груди, свесив руки, нащупал концевой кран.
Двести семьдесят шесть тормозных колодок впились в колеса паровоза и вагонов. Шипя и искрясь, поезд встал на выходных стрелках станции Матово.
Ночь кончалась.
Гулкие шаги на левой площадке отвлекли Дубравина от путающихся мыслей. Шаги затихли совсем рядом. Поднять голову было трудно, но он услышал знакомый голос:
— Ты здесь, Виктор?
Он не поверил. Он оторвал голову от железной плиты, тяжело уперся черными руками в холодный металл и посмотрел вверх.
Перед ним стоял Владимир Чеботарев.
Дубравин сказал:
— Да, я здесь.
Через несколько минут в спящих вагонах раздался тревожный голос радиста:
— Товарищи пассажиры! Товарищи пассажиры! Если среди вас есть врач, просим его срочно прибыть к паровозу. Повторяю…
Голос был взволнованный, напряженный. Восемьсот человек проснулись, заговорили, полезли к окнам. Повеяло военным временем. Никто не знал, что делать.
Точно ветром подняло спортсменов. Они побежали к паровозу первыми.
— Может быть, йод нужен, — неуверенно спросила пожилая женщина, та, что была всем недовольна. — У меня есть йод… — И, словно убедившись в правильности своей мысли, выкрикнула: — Что же вы стоите, мужчины! Скорее отнесите йод!
Будто
Шумно хлынул к паровозу народ. Совершенно растерянные торопились Андрей и Валя. Невесть откуда уже все знали, что в эту трудную минуту струсил и спрятался в безопасном месте помощник машиниста, который легко мог остановить поезд.
Чем ближе подходили, тем тише становился говор. В безмолвии остановились. С паровозной площадки раздался тихий голос:
— Товарищи! Тяжело ранен машинист. Он обожжен паром. — Человек огляделся вокруг и продолжал — Такое большое скопление людей на путях опасно. Оно может задержать движение встречных поездов и эвакуацию машиниста. Не исключены несчастные случаи. Ваш долг сейчас, товарищи, — вернуться в вагоны.
Молча попятилась, отступила, пошла назад толпа. Ни один человек не ослушался. Возле паровоза осталась только сгорбленная фигура помощника.
— Смотри! — вскрикнула Валя, показывая на него. Андрей обернулся. Чеботарев не видел их. Он стоял, понурив голову, вытирая ветошью руки.
На запасном пути остановился санитарный поезд. На маленькой вокзальной площади сел вертолет.
Из-за паровоза показались носилки с Дубравиным.
Позади них — старичок, тот, что играл в преферанс. Но теперь его не узнать. Сильное, волевое лицо, энергичные глаза. Какая-то сила во всей его фигуре.
Здание больницы. У крыльца — толпа. Она увеличивается.
Кабинет в больнице. За столом сидит старик преферансист в белом халате. Вокруг него, с величайшим благоговением на лицах, стоят врачи. Женщина приготовилась писать. Старик говорит:
— Так… Пишите… Открылась дверь:
— Павел Алексеевич, — говорит вошедший врач, — тут люди пришли, предлагают свою кожу и кровь, чтобы спасти Дубравина. Что им сказать?
— Скажите… Я сам скажу… Пишите, — снова обращается он к женщине: — Лондон… Так?… Президиуму международного конгресса хирургов… Написали? Независящим обстоятельствам присутствовать конгрессе не могу. Написали? Не могу, — повторил он убежденно. — Точка. Свой доклад высылаю нарочным. Все. Моя подпись…
Скопление людей у больницы.
На крыльце появился Павел Алексеевич. Медленно и как-то растроганно говорит:
— Я старый фронтовой хирург и ученый… — он умолк, словно подбирая слова, чтобы высказать свою мысль. — По всем законам медицины… — он медленно развел руки и беспомощно опустил их. — Но по всем законам физики и механики, — продолжал он, — по всем законам человеческой логики он не мог остановить поезд. Но он остановил… Вот так же мы будем бороться за его жизнь.