Машины зашумевшего времени

Кукулин Илья Владимирович

Сопоставление прозы Улитина с записными книжками Ильфа позволяет ретроспективно увидеть важный аспект произведения Ильфа. Первые отрывки из «Записных книжек» были опубликованы в 1938–1940 годах, в 1939 году вышло первое отдельное издание [879] . Комментируя герметичные, «пунктирные» записи Ильфа вроде «Петух с акцентом. Валерьян Каплин. Новый шофер», А. Эрлих писал в предисловии к публикации в «Красной нови»:

…Во всей рукописи имеется всего лишь несколько… непонятных строк, требующих разъяснения и догадок. Мы сочли возможным оставить эти строки, чтобы сохранить нетронутым самый дух записной книжки писателя [880] .

879

Ильф И. Из записных книжек // Литературная газета. 1938. № 21; Он же. Из записной книжки // Огонек. 1939. № 1. С. 18–19; № 2. С. 15; Он же. В Средней Азии (Из записной книжки 1925 г.) // Молодая гвардия. 1939. № 4. С. 100–106; Он

же. Из записной книжки (1930) // Литературная газета. 1939. № 21; Он же. Записная книжка // Красная новь. 1939. № 5–6. С. 49–72; Он же. Из записных книжек // Московский альманах. 1939. С. 282–313; Он же. Записные книжки. М.: Советский писатель, 1939; Он же. Из записных книжек // Русский юмор. М.; Л.: Искусство, 1940. С. 176–180; Он же. Неизвестные страницы. Из записных книжек // Смена. 1946. № 1–2.

880

Красная новь. 1939. № 5–6. С. 49.

Столкновение герметических текстов, формирование «зон непрозрачного смысла» не предполагает целенаправленной перестройки сознания читателя. По-видимому, Эрлих был одним из тех, кто, совершенно того не предполагая (в отличие от, например, Аркадия Белинкова), положил начало переосмыслению семантики монтажа в советской культуре: созданный Ильфом и воспроизведенный его публикаторами вид монтажной техники можно, как и в случае Улитина, определить как не- или даже постутопический.

Заинтересованное лицо:

П. П. Улитин — полемический комментатор советской литературы

Насколько можно судить, Улитин достаточно хорошо понимал, что его проза перекликается с произведениями современного ему западного авангарда и практически никак не соотносится с легальной советской литературой. Однако он очень внимательно следил и за соцреалистическими поисками в автобиографических жанрах и в жанре так называемого roman 'a clef, «романа с ключом» — произведения с угадываемыми в кругу посвященных реальными персонажами [881] . По-видимому, его интересовала параллельная его собственной работа в поле легальной советской литературы, попытки объяснить советскую антропологическую катастрофу средствами, которые были созданы для того, чтобы скрыть эту катастрофу. Интерес Улитина имел одновременно этнографическую и политическую подоплеку: в автобиографических экспериментах советских писателей он видел значимый социальный феномен и одновременно — культурную и психологическую угрозу.

881

О роли этого жанра в советской литературе см.: Иванов Вяч. Вс. Жанры исторического повествования и место романа с ключом в русской советской прозе 1920-1930-х годов // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. II. Статьи о русской литературе. М., 2000. С. 596–613; Он же. Соотношение исторической прозы и документального романа с ключом: «Сумасшедший корабль» Ольги Форш и ее «Современники» // Там же. С. 614–625. Из обширной литературы о произведениях этого жанра в литературах европейского модернизма см., например: Latham S. The Art of Scandal: Modernism, Libel Law, and the Roman `a Clef. Oxford; New York: Oxford University Press, 2009.

Так, в «Разговоре о рыбе» (1967) Улитин то и дело резко высказывается по поводу автобиографических романов Валентина Катаева «Святой колодец» (Новый мир. 1966. № 5) и «Трава забвения» (Новый мир. 1967. № 3) [882] . В этих — и в нескольких последующих — мемуарных произведениях маститый советский писатель в осторожной форме привил советской стилистике принципы модернистской автобиографии. Эти романы представляют собой чередование воспоминаний, относящихся к разным историческим периодам, среди персонажей то и дело появляются представители русского модернизма, с которыми Катаев был знаком в молодости. Писал он и о таких запретных на тот момент фигурах, как Мандельштам, и о разрешенных, но идеологически «сомнительных», как Бунин или Булгаков.

882

Улитин вообще часто говорил о творчестве Катаева в разговорах с друзьями (Шумилова Е. Частное сообщение. Июль 2014 г.).

Автобиографические романы Катаева, несмотря на явную пристрастность рассказчика и его почти демонстративный нарциссизм, сразу получили шумную известность в интеллигентских кругах. Для Улитина катаевский компромисс между модернизмом и советской литературой и спекуляция на авторитете полузапретного «серебряного века» были, насколько можно судить, худшей формой приспособленчества и профанации, и он отзывался о них с сарказмом, если не с открытой враждебностью.

…Так называемый Валентин Катаев, так называемая Трава Забвения. Теперь все убедились, что он не еврей. Он падишах [883] .

…Книга о Юрии Олеше — удар не по Олеше, а по Катаеву. Но есть же и наивный читатель у «Травы забвения». Он просто не в курсе личных подтекстов и читает себе «Новый мир» как «Чертогон» или «Жидовскую кувырколлегию». Все вранье. Гад, гад, гад. Значит, нужно читать, если все кругом только об этом и говорят? Хочу все знать [884] .

883

Улитин П. Разговор о рыбе. С. 59. «…он не еврей. Он падишах» — переиначенная цитата из стихотворения М. А. Светлова «Письмо»: «Будь я не еврей, а падишах, / Мне б, наверно, делать было нечего, / Я бы упражнялся в падежах / Целый день — / С утра до вечера».

884

Улитин П.

Разговор о рыбе. С. 60.

«Книга об Олеше» — работа Аркадия Белинкова «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша», впервые вышедшая в Мадриде в 1976 году, но написанная в 1958–1968 гг. и, вероятно, известная Улитину в рукописи (у Улитина и Белинкова было много общих знакомых; общались ли два писателя непосредственно, мне выяснить не удалось). В этой книге Олеша был представлен как наиболее типичный пример автора, предавшего первоначально важные для него идеалы модернистского искусства ради внутреннего примирения с советской властью. Некоторые из первых читателей «Сдачи и гибели…» удивлялись, почему Белинков с такой энергией обличает именно Олешу, который в 1960-е годы считался человеком приличным и пострадавшим от советской власти. Улитин намекает — или воспроизводит чей-то намек — на то, что из людей, прошедших школу модернистской эстетики, такое приспособленчество в 1960-е годы было гораздо более свойственно не Олеше, а его другу юности Катаеву.

«Чертогон» и «Жидовская кувырколлегия» — произведения Н. С. Лескова. Улитин имел в виду, что среднеинтеллигентный читатель воспринимал во второй половине 1960-х и «Новый мир» в целом, и мемуарную прозу Катаева как чистую экзотику — наподобие лесковских «антиков». Для такого читателя фактическая недостоверность катаевских опусов не являлась этической проблемой.

Еще более сложная дискуссия о советских мемуарах и «романах с ключом» ведется в «Детективной истории». Вот два характерных абзаца из начала этого произведения:

Мягкий, влажный, хлопьями снег валил с неба. Снег падал на фигуру Пушкина — он стоял, — на проходящего Асаркана — он мчался в театр, — на «Новости дня», на «Шашлыки» у Пушкинской Площади. Москва кочетовская вдруг слилась с Москвой грибоедовской… [885] […]

Кочетов — это, конечно, не финал для «Мокрого снега». Вера Панова покончила с «Сантиментальным романом». Кто-то сказал: «Начинается консолидация». Где начало того конца, которым оканчивается начало? [886]

885

«Грибоедовская Москва» — историко-культурная книга М. О. Гершензона (первое издание — 1914).

886

Цит. по: http://www.rvb.ru/ulitin/detectiv/ulitin_detectivnaya_istoriya.htm#5.

Упомянутый здесь «Мокрый снег» — тот самый текст, из которого и взята эта цитата [887] . Его название — намек на фразу «По поводу мокрого снега» — так озаглавлена вторая часть «Записок из подполья» Ф. М. Достоевского.

Соседство имен Пановой и Кочетова было хорошо понятным для тех, кто следил за советской литературной жизнью 1950-х годов. Советская писательница Вера Панова (1905–1973) была землячкой Улитина, родилась и выросла в Ростове-на-Дону, о чем Улитин помнил и писал в «Воротах Кавказа». «Сентиментальный роман» (пародийное написание «сантиментальный», кажется, пришло из тех же «Записок из подполья» [888] ) — вышедшее в 1958 году (одновременно в «Новом мире» и отдельной книгой) сочинение Пановой, представляющее собой странную форму автобиографии: оно рассказывает историю взросления молодого ростовского журналиста Шурки Севастьянова. Несмотря на то что герой — мужчина, роман, «… [б]олее чем какое-нибудь другое произведение Пановой… построен на автобиографическом материале и содержит в себе многочисленные реалии ростовского окружения писательницы 1920-х гг.» [889] , вероятно хорошо известные и Улитину.

887

Отдельно «Мокрый снег» наряду с несколькими другими короткими сочинениями Улитина опубликован В. Б. Вольпиной в газете: Молодежный курьер (Рязань). 1994. № 33–34 (24 сентября). С. 13; № 42–43 (27 октября). С. 13.

888

«В тон надо попасть, — мелькнуло во мне, — сантиментальностью-то, пожалуй, не много возьмешь» (Достоевский Ф. М. Собр. соч.: В 15 т. Т. 4. Л.: Наука, 1989. С. 520). В «Воротах Кавказа» Улитин уже не иронизирует и пишет название романа Пановой правильно: «„Граница“ в Ростове-на-Дону — это улица или переулок, отделяющий основную часть города от армянской Нахичевани, где начинаются Линии — с Первой по 32-ю. Где-то здесь у Веры Пановой в „Сентиментальном романе“ велись самые интересные разговоры». Нахичевань-на-Дону — город, населенный преимущественно армянами и включенный в состав Ростова в 1928 г. Однако название Нахичевань как неофициальный топоним используется в Ростове до сих пор.

889

[Нинов А. Комментарии к «Сентиментальному роману»] // Панова В. Собр. соч.: В 5 т. Т. 2. Л.: Художественная литература, 1987.

Одиозный писатель Всеволод Кочетов (1912–1973) более всего запомнился современникам своей деятельностью 1960-х — нападками на «Новый мир» под руководством А. Т. Твардовского и агрессивным антиинтеллигентским романом-памфлетом «Что же ты хочешь?» (1969). Однако и в конце 1950-х вокруг его фигуры и творчества велись бурные споры. В 1958 году он опубликовал роман «Братья Ершовы» [890] , направленный сразу против двух знаменитых «оттепельных» произведений, одно из которых было легальным, другое — неподцензурным: «Не хлебом единым» (1956) Владимира Дудинцева и «Доктор Живаго» (1955, опубликован в Италии в 1957-м) Бориса Пастернака. Опус Кочетова был одной из самых простых — памфлетных — реализаций жанра «романа с ключом». Эту его жанровую особенность отметил Михаил Золотоносов:

890

Нева. 1958. № 6. С. 3–142; № 7. С. 11–150.