Маска Атрея

Хартли Эндрю Джеймс

— Боюсь, что нет.

— Он говорит, что тело кожевника сохранится дольше всего — его кожа так выдублена, что долго устоит против воды, а «вода самый первый враг для вашего брата покойника».

— Вы хотите сказать, что здешняя сухость обезвоживает тела? — спросила Дебора, улавливая идею и увлекаясь ею.

— На заре египетской цивилизации тела хоронили прямо в горячем песке пустыни, — пояснил Попадреус. — Сухость выводила из тела влагу, действенно мумифицируя его. Более поздние египетские обычаи: изъятие органов, обмотка пропитанными химикатами бинтами и так далее — все это были попытки воссоздать естественное высушивание песком пустыни тел, которые погребали в могилах.

—

Наверняка тело, так высушенное, рассыпалось бы при контакте с воздухом, когда его извлекли из земли.

— Да, — кивнул Пападреус, — и в большинстве случаев от него остались бы разве что очень хрупкие кости.

Дебора почувствовала, как ее уверенность в смехотворности истории Маркуса пошатнулась, словно почва, на которой она покоилась, задрожала или осела.

— А что Шлиман нашел в Микенах?

— В могильном круге А он нашел кости нескольких человек, включая детей. Кости были аккуратно запакованы и увезены с места раскопок.

— Куда?

— Сюда, — сказал директор. — Они хранятся в подвалах музея.

Дебора на время онемела:

— Здесь?

— Да, — ответил он, улыбаясь ее реакции.

— Но это были просто фрагменты костей, верно?

— За исключением одного тела, — сказал Попадреус. — Найденного близко к маске, которой вы вчера так заинтересовались.

Дебора уставилась на него.

— Там были... мягкие ткани?

— По-видимому, — сказал директор, как обычно пожимая плечами. — Шлиман утверждал, что было неповрежденное тело, лицо... все. Он вызвал местных бальзамировщиков, чтобы сохранить останки. Полагаю, они пытались создать такие условия, которые сохраняли болотных людей. Возможно, какой-то спирт, смола.

— И получилось? — спросила Дебора, по-прежнему не сводя с него взгляда.

— Увы, нет, — ответил Попадреус. — Тело разложилось.

Дебора в одиночестве стояла перед золотой погребальной маской и размышляла. Если тела действительно обезвоживались в сухой греческой почве, возможно ли, что Шлиман, несомненно, пытавшийся спасти находку, усовершенствовал технику бальзамирования применительно к телу, существование которого так и не открыл греческому правительству? Не потому ли знаменитая телеграмма о взгляде на лицо Агамемнона позже была объявлена апокрифом, что он написал о теле, которое решил скрыть от властей? Но если так, то зачем? Шлиман был не только мечтателем, но и любителем саморекламы. Разве он не кричал бы о такой находке на всех углах?

Однако в Трое он не передал сокровища туркам. После фотографирования клад, якобы принадлежавший царю Трои Приаму, исчез. Появлялся ли он когда-либо снова? Многие книги в спальне Ричарда были довольно старыми, и, хотя в некоторых воспроизводился снимок жены Шлимана Софии в пропавших драгоценностях, нигде не объяснялось, что стало с ними потом. Дебора смотрела на неподвижные золотые лица масок и спрашивала себя: возможно ли, что Ричард все-таки приобрел неповрежденное тело микенского царя?

Глава 29

Дебора съела ранний обед и выпила стакан рецины — местного елового вина с привкусом смолы — в другом ресторанчике на Плаке, а потом вернулась в гостиницу, чтобы читать «Биографию Генриха Шлимана» Лео Дойеля в поисках каких-нибудь сведений о кладе Приама. Она подобрала под себя ноги и читала с карандашом в руке, подчеркивая самые важные места. В изложении Дойеля история звучала примерно так.

1873 год. Турецкое правительство угрожало отменить данное Шлиману разрешение на раскопки, заподозрив (правильно, как оказалось), что он уже тайно вывозит находки из страны. Шлиман копал наугад, переходя от участка к участку, от слоя к слою, в твердой уверенности,

что самый нижний относится к Трое гомеровской «Илиады». Эта навязчивая идея заставляла его закрывать глаза на то, что рабочие уничтожают другие слои поселения и даже крадут некоторые находки.

Странный и сомнительный триумф Шлимана случился июньским утром всего за несколько дней до конца раскопок. Он, по его утверждению, наблюдал за работами, когда заметил блеск металла у подножия стены. Шлиман начал копать в этом месте сам и обнаружил массу золота: вазы и кубки, диадемы, украшения и другие сокровища. Ценность только золота превышала миллион французских франков. Клад Приама, по мнению Шлимана, окончательно доказал истинность гомеровского описания богатств Трои.

Возникли вопросы по поводу неопределенностей в указании места находки, но они быстро отошли на второй план. С полным пренебрежением к своему соглашению с турками, по которому клад считался национальным достоянием и должен был отправиться в недавно учрежденный Константинопольский музей, Шлиман немедленно переправил сокровища в Афины, где тогда жил. Груз вывезли контрабандой в шести корзинах и мешках, содержимое которых утаили даже от рабочих-землекопов.

Семнадцать лет спустя Шлиман снова вел раскопки в Трое. Он нашел четыре бесценных каменных топора и повторил прежний трюк: тайно увез находки из Турции в Грецию, объявив их на таможне египетскими — чтобы впоследствии их было проще вывезти. Он не намеревался оставлять сокровища в Греции. Они предназначались для Берлина.

Берлин?

Дебора перечитала абзац несколько раз. Содержимое обоих тайников: и клад Приама, и каменные топоры — было отправлено в Германию и после смерти Шлимана в 1890 году помещено в специально построенное крыло Берлинского этнографического музея как предсмертный дар археолога нации.

В конце Второй мировой войны русская армия ворвалась в Берлин. Троянские клады Шлимана исчезли — предположительно их захватили русские войска. Были ли сокровища разрознены, украдены или просто уничтожены, автор сказать не мог. На момент издания книги их местонахождение не было известно и считалось, что они утрачены навеки.

Русские?

Дебора закрыла книгу, легла и уставилась на потолочный вентилятор. Перед глазами стояло мертвое лицо советского военного Сергея Волошинова.

Мог ли Шлиман повторить в Микенах то, что дважды совершал в Трое: тайно вывезти массу незадекларированных находок, более поразительных, чем те, о которых он сообщил? Он нимало не сомневался в праве собственности на свои открытия и, хотя греков опасался меньше, чем турок (его отношение к туркам-»азиатам» было националистическим, если не расистским), вероятно, только Германию считал достойной наивысшей награды. Но если так, почему в Берлине нет никаких материалов? Разве Шлиман с гордостью не выставил бы находки для немецкой публики?

Увы, немецкая публика в основном не принимала Шлимана всерьез, и он очень из-за этого переживал. Более того, он был в высшей степени эксцентричный человек — построил себе классический особняк всего в нескольких кварталах от места, где сейчас лежала Дебора, называл слуг именами мифологических персонажей и настаивал, чтобы все послания к нему отправлялись на классическом греческом языке, — короче, жил по своим собственным законам. Если такой человек откопал и сохранил то, что искренне считал телом самого Агамемнона во всей погребальной пышности, на что бы он пошел, сберегая находку для себя? Но если он действительно сохранил находку в тайне, как она оказалась в секретной комнатке маленького музея в Атланте, столице штата Джорджия, и что связывает утаенный клад с русским, шатавшимся по автостоянке музея всего несколько дней назад?