Маска Черного Тюльпана
Шрифт:
Не помешает ли их будущему семейному счастью, если она сейчас огреет Майлза по голове валяющимся суком?
Майлз начал пофыркивать, как дракон, готовящийся дыхнуть пламенем.
— Как… — шипение, — умно с вашей стороны замаскироваться, чтобы не распугать кусты.
— Живые изгороди, они такие чувствительные, — согласилась Генриетта.
Пофыркивание и шипение возобновились. Присоединились даже кони, пятясь и фыркая, пока Майлз не опомнился настолько, чтобы схватить поводья, по-прежнему держась за сердце свободной рукой. Генриетта поймала взгляд
О, отлично! Значит, это забавно.
Взгляд Пенелопы сказал: «Ты хочешь, чтобы вот это в тебя влюбилось?»
— А что вообще ты здесь делаешь? — спросил Майлз, успокоив лошадей. — Разве ты не должна быть на уроке пения?
Ахнув, Генриетта отступила на шаг и поднесла к губам руку в испачканной зеленью перчатке, как актриса в плохой мелодраме.
— Сколько времени?
Пенелопа достала из-за корсажа прелестные эмалевые часики, которые носила на шее на цепочке.
— Шесть пятнадцать.
— Что же делать?! — воскликнула Генриетта. Она лихорадочно огляделась, словно из воздуха мог внезапно соткаться волшебный ковер и перенести ее в Аппингтон-Хаус. — Уже пятнадцать минут, как я должна быть дома.
Майлз перегнулся через край фаэтона, его волосы рассыпались в типичном беспорядке.
— Могу подвезти, если хочешь.
Деликатным, но внушительным междометием маркиза дала понять, что весьма недовольна. Это решило дело.
— Спасибо, — твердо заявила Генриетта. — Я буду очень признательна. Если только…
Она вопросительно посмотрела на подруг.
Пенелопа покачала головой и сделала знак рукой, отсылающий ее прочь.
— Поезжай. — И посмотрела на Шарлотту. — Мы продолжим знакомство с природой.
— Осталось так много необследованных кустов! — подхватила Шарлотта.
Генриетта одними губами поблагодарила их, а Майлз уже спрыгнул на землю. Подхватив девушку под локоть, он помог ей подняться в высокий экипаж, на сиденье рядом с маркизой, которая нарочито стала смотреть в другую сторону, будто бы поглощенная красотами пейзажа.
Когда Генриетта устроилась, Майлз забрался на свое место. Возникла, правда, одна проблема. Места для него не осталось. Фаэтон был рассчитан только на двоих.
— Ты не можешь немного подвинуться?
Генриетта подвинулась на полдюйма, отделявших ее от маркизы, оставив Майлзу целых три дюйма.
— Двигаться больше некуда, — извинилась она. — Я могу выйти и пойти пешком.
Застоявшиеся кони начали проявлять беспокойство.
— Ничего.
Майлз плюхнулся на сиденье. Генриетта непроизвольно ахнула, плотно притиснувшись к маркизе. Та ничего не сказала, только поджала губы и сильно прищурилась.
— Видишь? Очень удобно, — искренне обрадовался Майлз и шевельнул поводьями, трогая лошадей с места.
Генриетта скосила на него глаза. Маркиза сидела очень прямо, сложив руки в сиреневых перчатках на коленях; весь ее вид говорил, что ей как угодно, только не удобно. Зажатая между Майлзом и маркизой, Генриетта чувствовала себя своевольным ребенком, которого застали
— Какие красивые перчатки, — отважилась на хотя бы видимость общения Генриетта. Свои перепачканные травой перчатки она укрыла в складках юбки, надеясь, что маркиза их не заметит. — Вы привезли их с собой из Парижа?
— Я привезла с собой из Парижа очень мало вещей, — ледяным тоном ответила маркиза. — Революции не оставляют времени на сборы.
— О, — только и проговорила Генриетта, жалея, что вообще открыла рот. — Естественно.
— У нас отобрали все — замок, городской особняк, картины, все мои украшения. Я бежала из Парижа практически в том, что на мне было.
По тону маркизы, ее бегство рисовалось скорее романтическим, чем ужасным, вызывая образы живописного тряпья, сквозь которое прекрасно просматриваются все изгибы и выпуклости — Венера в беде покидает свою раковину. Сердце Генриетты упало куда-то под копыта лошадей, от каждого удара подков о булыжники мостовой сдавливало грудь. На какое состязание она надеялась?
— Звучит жутко, — деревянным голосом произнесла Генриетта. — Как вам удалось спастись?
В довершение всего острое бедро маркизы было острее, чем полагается, и Генриетта, как ни ерзала, не могла от него спастись. Каждый раз, когда ей удавалось отодвинуться от маркизы, она натыкалась с другой стороны на Майлза, который сердито смотрел на поводья, как будто они его чем-то оскорбили.
Пока Генриетта старалась поддерживать вежливую беседу с маркизой, спокойствие Майлза сменилось сердитостью, а затем — угрюмостью. Будь они одни, Генриетта ткнула бы его в бок и спросила, в чем дело. Сейчас она даже не смогла бы высвободить руку, если б захотела. Рука оказалась намертво зажатой между ее юбкой и бедром Майлза. Тесемки ридикюля впились в пальцы, которые быстро немели.
Генриетта попробовала вытащить руку.
Майлз заворчал.
— Я тебя поцарапала? — спросила Генриетта под описание достоинств покойного маркиза и замка покойного маркиза.
— Нет, — буркнул Майлз, умудрившись ответить, не открывая рта.
— Ты хорошо себя чувствуешь?
Генриетта повернулась, чтобы взглянуть на Майлза. Тот продолжал смотреть на поводья. Он с трудом вспомнил значение слова «хорошо». Он жарился в личном аду. Для разнообразия, к француженке это не имело никакого отношения. Исключительно к Генриетте.
Нет, каково, он десятки раз ездил с Генриеттой прежде, сотни! И всегда без малейшего труда избегал мыслей о разных неподобающих вещах, от которых его галстук — и другие предметы одежды — внезапно становились тесными. Разумеется, в тех, других, поездках они не сидели втроем в экипаже, рассчитанном на двоих. В тех, других, поездках Генриетта тесно к нему не прижималась, настолько тесно, что он чувствовал все ее бедро. Майлз попытался отодвинуться в сторону, чуть-чуть, но отодвигаться было некуда: они сидели плотно, как сельди в бочке.