Маска Черного Тюльпана
Шрифт:
— Там, — терпеливо повторил Колин, опуская луч, и на сей раз я увидела фрагменты пейзажа, совершенно не относящиеся к природе.
— Это они?
— Печально, правда? — согласился Колин, ведя лучом по, окну, исчезнувшему из-за отсутствия стен. — Половина окрестных зданий выстроена из донвеллского камня.
— Наверное, можно посмотреть на это как на вторичную утилизацию сырья, — сказала я, обозревая обкраденные развалины, — но все равно это кажется разорением.
От старого монастыря мало что сохранилось. Уверена, летом, когда сквозь разрушенные здания пробивается зелень, это смотрится живописно, но осенью темные, голые,
58
У. Шекспир, сонет 73; пер. С. Ильина.
Когда мы подошли поближе и пространство, охватываемое лучом света, расширилось, я увидела — стены выше, чем казалось на расстоянии, местами они доходили до плеча, местами были выше меня, поднимались и опять понижались. Только одна комната, в самом конце сооружения, сохраняла большую часть изначальных стен. Остался даже кусок потолка, сделанного из тяжелого камня, но просевшего и похожего теперь на перевернутый корпус корабля.
В уцелевшую комнату я и последовала за Колином, осторожно пробираясь по полу. Он сохранился лучше, чем в других кельях дальше по периметру: большая часть каменных плит осталась на месте, но они были истертые и неровные, потрескавшиеся в самых неожиданных местах. Другими словами, ад для каблуков.
— Вот я и в монастыре, — легко проговорила я, лишь бы что-нибудь сказать, и почувствовала себя идиоткой, едва эти слова вылетели у меня изо рта. «Вот я и в монастыре» — почти такая же глупая реплика, как «я несла арбуз» в «Грязных танцах».
— Сегодня это уже не монастырь, — насмешливо сказал Колин, хотя трудно было сказать, относится насмешка ко мне или ему смешно вместе со мной. Луч света уперся в пол и выхватил следы недавних посиделок. Пустая банка из-под кока-колы, пакет из-под чипсов со вкусом сыра и лука. — Он очень популярен у местной молодежи.
— Популярен?
— Я сам приходил сюда пару раз, — добавил Колин с улыбкой-воспоминанием.
— Угу, — отозвалась я и наморщила нос, глядя на каменные плиты пола. — Тут не очень-то удобно. И негигиенично.
Колин прислонился к одной из оставшихся стен в позе наглого мужского самодовольства. Думает о прошлых победах, не иначе.
— Вы бы удивились. Несколько одеял, бутылка вина…
— Избавьте меня от рассказов о вашей разгульной юности, — напористо сказала я и, отвернувшись, провела рукой по краю пустой глазницы окна, ощупывая пальцами выступы и выбоинки изысканной флорентийской лилии.
— А ваша такой не была? — Его тон сделался теплым, дразнящим.
Я оглянулась через плечо.
— Я о своих поцелуях не болтаю.
— Или только о поцелуях в монастырях?
— Меня это не привлекает. — Я порылась в своей коллекции неточных цитат, подыскивая оружие нападения. — «В могиле не опасен суд молвы, но там не обнимаются, увы!» [59]
— А,
59
Из стихотворения Эндрю Марвелла (1621–1678) «К стыдливой возлюбленной»; пер. Г. М. Кружкова.
— Разновидность могилы, — заспорила я, облизнув губы и чуть-чуть отступив назад. Я уже так давно ни с кем не кокетничала, что практически забыла, как это делается. А ведь мы флиртовали, не так ли? — Могила утраченных надежд и амбиций. Интересно, что эти люди должны были чувствовать, когда монастыри распускали и они вдруг видели, что весь образ их жизни идет… ну, в могилу. — Я сама не понимала, что говорю, сознавала лишь — губы у меня шевелятся, вылетают слова, но за содержание я не отвечала. — Кроме того, это же монастырь, — упрямо сказала я. — Здесь менее всего уместны романтические развлечения.
Колин засмеялся:
— Вы не читали вашего Чосера?
— Нельзя верить всему, что написано у Чосера, — возразила я, но без особого жара, потому что Колин как-то так ненавязчиво оперся рукой о каменную стену у меня над головой.
Я предприняла героическое усилие взять себя в руки и сосредоточиться на своих словах, вместо того чтобы смотреть на губы Колина и гадать… Впрочем, нет нужды углубляться в то, о чем я гадала. История, твердо напомнила я себе. Вот ради чего я здесь. Шпионы. Монахи. Шпионы, переодетые монахами.
Меньше всего меня сейчас волновало, что кто-нибудь вплывет в эту комнату в большом цветочном костюме с табличкой: «Твой Черный Тюльпан здесь». Все мои нервы настроились на мужчину, крича: «Приближается!» Я чувствовала тепло, исходившее от его груди, вдыхала чистый запах порошка, оставшийся на воротнике его рубашки, и мои губы покалывало от того особенного шестого чувства, включающегося только тогда, когда мужчина наклоняется слишком близко и здравый смысл отключается.
Глаза у меня закрылись.
ДР-Р-Р-РИНЬ!
Что-то резко и пронзительно задребезжало, словно враз сработали пять пожарных сигналов тревоги. Я оцепенела с закрытым глазами и поднятым лицом. Должно быть, я походила на крота, вытащенного на свет из его норы. Над собой я чувствовала Колина, точно так же застывшего от жуткого вибрирующего звука. Это был не сигнал воздушной тревоги. Это даже не была Джоан, пришедшая отомстить. Звонил мой телефон. Извещая о приходе сообщения.
Я мысленно чертыхнулась.
И не открывала глаз в тщетной надежде, что если я буду стоять очень-очень тихо и очень-очень горячо молиться, то звук прекратится и мы с Колином продолжим с того же места, как будто ничего не случилось.
ДР-Р-Р-РИНЬ! ДР-Р-Р-РИНЬ!
Мой телефон снова сигналил. Беспрерывно.
Приятная смесь моющего средства и лосьона после бритья отдалилась, сменившись холодным воздухом. Я приоткрыла глаза и оторвалась от стены, пашмина косо свисала с моих рук.
— Вы меня извините? — мучаясь от унижения, спросила я, нащупывая в сумке вибрирующий телефон. Благодаря его несвоевременному вмешательству все остальное вибрировать перестало — за исключением моих раздерганных нервов. — В смысле… это просто… мало ли, что-то случилось, — неуклюже закончила я.