Маска Черного Тюльпана

Уиллиг Лорен

Это было ясно.

Секретарь Уикхема выбежал из кабинета. Майлз перехватил Уикхема, пока тот не вернулся за письменный стол, давая понять, что отпускает Майлза.

— Что случилось? — потребовал ответа виконт.

Уикхем освободился от руки Майлза и вернулся к столу размеренным шагом, ничуть не улучшив состояние нервов Майлза.

— Связная леди Генриетты…

— У Генриетты была связная? — изумился Майлз.

— Связная леди Генриетты, — продолжал Уикхем, многозначительно посмотрев на Майлза и давая тем самым понять, что не потерпит, чтобы его и дальше перебивали, — исчезла на прошлой неделе из магазина на Бонд-стрит. Вчера мы ее нашли. В Темзе.

Майлз с трудом сглотнул.

— Какое

это имеет отношение к… — начал он, прекрасно понимая, какой должен быть ответ, но сверх всяких ожиданий надеясь, что может быть какое-то другое объяснение. Безобидное объяснение. Объяснение, не подвергающее опасности Генриетту.

— Если вы не знаете на это ответа, мистер Доррингтон, не понимаю, зачем мы продолжаем с вами работать! — Заметив потрясение на лице Майлза, Уикхем глубоко вздохнул и, смягчив голос, объяснил: — Мы нашли ее вчера. И только сегодня утром установили ее личность.

Майлз побледнел.

— Пытки? — дрогнувшим голосом спросил он.

— Без сомнения.

— Вы думаете…

Уикхем с досадой развел руками.

— Мы не можем быть уверены. Но примененные методы, — Уикхем замолчал, складка у него на переносице углубилась, — были крайними.

Майлз грубо выругался.

— Ваш рассказ, — устало проговорил Уикхем, — тревожен, но не удивителен. Он подтверждает наши предположения.

— Ваш агент оказался предателем, — без обиняков заявил Майлз.

Уикхем не возразил против подразумеваемого обвинения в адрес своих тайных сотрудников.

— Совершенно верно. Черный Тюльпан знает — ваша жена приведет его к Розовой Гвоздике.

Глава тридцать третья

Восхитительно: крайне, даже смертельно опасно.

См. также: Потрясающе, Превосходно и Прекрасно.

Из личной шифровальной книги Розовой Гвоздики

В Лоринг-Хаусе это казалось такой замечательной идеей.

Генриетта наклонилась над каминной решеткой в гостиной скромного городского особняка, притворяясь, будто выметает золу, а сама тем временем деловито обшаривала взглядом внутреннюю поверхность дымохода, выискивая подозрительные неровности, которые могли указать на какой-нибудь тайник или вход в убежище священника [68] .

Генриетта справедливо полагала: особняк, где она находилась — узкое здание в приятном, но едва ли фешенебельном районе города, — был недостаточно старым, чтобы в нем имелось убежище священника, но кто знает: может, позднее его здесь оборудовали, хотя и отнюдь не для священника? Это укрытие могло служить контрабандистам или тайным любовникам — да мало ли кому.

68

Потайная комната, обычно в церкви или в замке, где укрывались католические священники во время гонений на католиков.

Вдохновляющая идея, если бы внутренность дымохода не состояла целиком из неровностей. Покрытые сажей кирпичи торчали под всевозможными углами, и любой из них мог оказаться как рычагом, приводящим в движение скрытую дверь, так и… или просто испачканным сажей кирпичом. Взгляд под ковер под предлогом подметания также ничего не дал. Доски пола, настланные в безупречном порядке, исключали наличие в них люка. Стены выглядели до обидного голыми — ни тебе панелей, покрытых искусной резьбой, ни позолоченной лепнины, способной послужить секретным механизмом. Короче говоря, Генриетту обуревали весьма и весьма противоречивые чувства.

В Лоринг-Хаусе

Генриетта наконец-то поймала ускользавшее воспоминание, терзавшее ее, спрятавшись в своем убежище, в глубинах мозга. Генриетте хотелось бы утверждать, будто подозрения в ней возбудило невнятное «прошу меня простить, мадам», что ее тренированное ухо уловило знакомую певучесть в негромком высоком голосе, хотя и заглушаемом складками галстука. Ничего подобного. С голосом все было в порядке, никакой хрипотцы, способной возбудить подозрения, и тембр обычный, не наводящий на мысль о кастратах и женщинах, переодетых мужчинами, как в комедиях Шекспира. И с брюками ничего необычного: они были изобретательно посажены на подкладку из жесткой ткани. А сколько молодых щеголей исправляют небольшие недостатки фигуры с помощью портновских ухищрений. Впрочем, если даже подкладка выполнена плохо, никто не обратит внимания. Модная одежда послужила великолепной ширмой. Длинные углы воротника заслоняли щеки, чересчур гладкие для мужских, а тень от уголков воротника придавала правдоподобие фальшивым усикам. Чудовищный галстук укрывал шею, слишком нежную, шею скорее Евы, нежели Адама. Замысловатый жилет и жесткие фалды фрака лучше скрывали женские формы, чем бинтование груди.

В итоге именно одежда и насторожила Генриетту.

Зачем такому щеголю старомодная косичка? Молодой фат вроде Болвана сделал бы короткую стрижку и по-модному растрепал волосы — как у Брута или любого другого персонажа классической истории, кому он в данный момент подражает. Косички оставались уделом стариков, людей несведущих или стойких ее приверженцев, она откровенно диссонировала с сапогами от Хоуби и галстуком, завязанным сложным узлом «водопад». Отличная деталь, подумала Генриетта, ссыпая золу в ведро и наблюдая за вспышками не до конца погасших углей.

Как только Генриетта осознала неуместность косички, остальное не заставило себя ждать. Черные волосы такого оттенка она видела всего дважды. Это был не редко встречающийся иссиня-черный цвет, как у испанцев, или грубый буровато-черный оттенок, часто сходивший за настоящий цвет среди сероватых блондинов и грязноватых брюнетов, населяющих Британские острова, но подлинный, глубокий черный, отливающий на свету серебром.

Одной из обладательниц таких волос являлась Мэри Олсуорси. Они казались у нее блестящим черным занавесом, ради которого тупили свои перья поэты, но Генриетта не представляла, чтобы эта девушка таскалась но дешевым постоялым дворам в брюках, хотя бы и в модных. Мэри Олсуорси могла бы сбежать глубокой ночью, но сделала бы это в карете с полной упряжкой, в бархатном плаще и с визгливой собачонкой на коленях, дабы облегчить задачу преследователям и устроить грандиозную сцену.

Другой обладательницей подобных волос была маркиза.

Неужели из-за тщеславия, недоумевала Генриетта, она оставила волосы на виду? Возможно, виной тому практичность, великодушно решила Генриетта, орудуя совком. На обрезанные волосы все, без сомнения, обратят внимание — хотя многие стриглись в память о потерявших свои головы в годы террора, — да и под шляпу спрятать такую пышную гриву трудно: слишком заметно.

Голос, волосы, рост, телосложение — все подходило, но кроме этого, ничего. Генриетта готова была прозакладывать свои лучшие жемчуга, что мужчина в гостинице — переодетая маркиза, но какой мотив? Все мотивы маркизы умчались в противоположном направлении. Поместья, титул, богатство, влиятельное положение, муж — революция лишила ее всего. Генриетта сильно сомневалась, что маркиза, несмотря на свои благочестивые речи, сожалеет о потере последнего, но положение и богатство — совсем иное дело. Разве не сказала вдовствующая герцогиня, будто малышка Тереза Боллинджер очень хорошо знает, что такое главный шанс?