Маска Красной смерти. Мистерия в духе Эдгара По
Шрифт:
Выйдя из музея, я направился в редакцию «Дейли миррор», находившуюся на Нассау-стрит. Шагая по Бродвею, я возвращался мыслями к разговору с Барнумом.
Нападение на музей — само по себе всего лишь мелкий акт вандализма, свойственного любому обществу, — в данной ситуации было признаком надвигающейся опасности. Подонки из Бауэри, ответственные за этот акт, презирая полезный труд, тратили свою энергию на деятельность разрушительную. Потребовалось не слишком много усилий, чтобы организовать их в бешеную толпу, сметающую все на своем пути. Бунты черни из трущоб Нью-Йорка случались
Я имею в виду, разумеется, «Докторский бунт», потрясший Манхэттен полвека назад. Основой этого прискорбного события послужило возмущение широкой публики вампирской — и в те времена не слишком редкой — практикой ограбления могил.
Из-за законодательных ограничений того времени, допускающих анатомическое вскрытие лишь тел неимущих и казненных преступников, медикам катастрофически не хватало трупов для анатомических исследований и обучения студентов. Такая ситуация принуждала профессоров хирургии и их студентов прибегать к отчаянным — и не всегда законным — методам.
Яркий пример — великий Уильям Гарвей, чей классический труд «De moto cordis et sanguinis» [5] представляет собой краеугольный камень науки о человеке. В своем стремлении исследовать систему кровообращения он вынужден был использовать трупы умерших естественной смертью ближайших родственников, отца и сестры. Еще более разительный пример — французский хирург Ронделе, профессор школы медицины в Монпелье. За неимением материала для обучения студентов он пожертвовал телом собственного умершего ребенка.
5
«О движении сердца и крови» (лат.).
Пожалуй, не следует удивляться тому, что решение, к которому пришли Гарвей и Ронделе, — использовать собственные семьи как источник анатомического материала — не получило широкого распространения среди их коллег. Вместо этого анатомы решили обратиться туда, где этого материала было в избытке: на кладбища. Первыми извлекателями трупов были, скорее всего, сами медики да их студенты. Впоследствии ограбление могил стало профессией так называемых «воскресителей», выкапывавших свежезахороненные трупы и поставлявших полученный таким образом анатомический материал медицинским школам.
Разумеется, информация о том, что безвременно почившие родные и близкие могут покинуть место упокоения и оказаться на анатомическом столе, привела к непопулярности вскрытия трупов как такового. Особенно сильно затронутыми оказались чувства беднейших слоев населения, вероятность посмертного странствия для которых была гораздо выше (состоятельные все же прятались после смерти в прочные склепы и саркофаги). Суеверный страх, отвращение, даже открытая ненависть к анатомам и их студентам охватили все слои населения.
На этом мрачном фоне и случился в Нью-Йорке конца восемнадцатого столетия «Докторский бунт».
Толчком, как водится, послужил незначительный эпизод.
Заметив зрителя, студент, недалеко ушедший от зеленого детства, помахал отрезанной рукой в воздухе, объявив, что рука эта принадлежит матери заглянувшего в окно мальчишки.
Случаю было угодно, чтобы мать мальчика действительно недавно умерла, а погребли ее на кладбище церкви Троицы. Перепуганный подросток ссыпался с лестницы и устремился к отцу, каменщику, работавшему на Бродвее. Возмутительная новость стала известна всем товарищам родителя, которые, похватав рабочие инструменты и размахивая ими как вполне подходящим оружием, устремились к госпиталю и начали крушить здание, чуть не атаковав нескольких подвернувшихся студентов, избежавших ранений, а возможно, и смерти только благодаря своевременному вмешательству властей.
В госпитале толпа обнаружила множество различных частей тел, но понять, кому они принадлежат, возможности не было. Тогда кто-то предложил отправиться на кладбище и проверить могилу почившей жены каменщика. Увеличивавшаяся с каждой минутой толпа решительно направилась на кладбище.
На кладбище возмущенные люди добыли лопату и приступили к мрачной процедуре. Гроб вынули на поверхность и вскрыли.
Каковы же были удивление и ужас собравшихся, когда они увидели, что под крышкой пусто!
Что тут началось! В течение суток толпа, выросшая до пяти тысяч человек, громила и грабила здания Колумбийского колледжа, квартиры городских докторов, осадила муниципальную тюрьму, в которой искали убежища сбежавшие врачи и студенты.
Потребовалось вмешательство высокого начальства. Разрешением ситуации занялись губернатор Джордж Клинтон, мэр Джеймс Дюэйн, главный судья Роберт Ливингстон, а также мистер Джон Джей, тогдашний секретарь Конгресса по иностранным делам. Их усилия ни к чему не привели. Толпа забросала их камнями, один из которых вывел из строя мистера Джея, лишив его сознания. Бунт удалось подавить только после того, как были вызваны войска и открыта стрельба. Потеряв несколько человек убитыми, толпа рассеялась.
Прошло с той поры уже полвека, но в памяти жителей города этот эпизод сохранился отчасти благодаря самому мистеру Барнуму, в музее которого событию этому посвящена целая витрина, под стеклом которой хранится, в частности, рука, якобы принадлежавшая тому самому женскому трупу, из-за которого и произошли упомянутые события. Подлинность руки, как и в случае многих других экспонатов музея, весьма сомнительна. Разумеется, способа установить эту подлинность не существует.
Не подлежит сомнению, однако, тот факт, что Барнум сам оказался в положении, весьма напоминающем положение докторов и студентов во время «Докторского бунта». Он стал центром всеобщего внимания в чрезвычайно неустойчивой ситуации, чреватой взрывом и гражданскими беспорядками.