Маска Красной смерти. Мистерия в духе Эдгара По
Шрифт:
Мне, конечно, не терпелось поделиться с близкими мыслями о визите Уайэта, но он настолько возбудил мое любопытство последними словами, что я направился не в столовую, а в кабинет. Взяв с полки «Виргинские заметки», я присел к столу и очень быстро обнаружил в книге упомянутое моим посетителем место. Довольно многословно Джефферсон описал порядка семи негров-альбиносов — на основе собственных наблюдений либо на базе «данных из заслуживающих доверия источников».
Вот что он пишет:
Характеристики, в которых все наблюдатели едины, таковы:
бледны они трупною белизною, безо всякой примеси красного либо иного цвета пятен и прожилок; волосы их тоже белы, но коротки,
Описывает он трех сестер, «собственность полковника Скипворта из Камберленда». Еще двое — взрослая особа женского пола и ее ребенок, «собственность полковника Картера из Албемарла». Шестая — женщина, принадлежавшая «мистеру Батлеру под Питерсбергом». Наконец, мужчина, «единственный из мужчин-альбиносов, о котором у меня имеются сведения», принадлежал некоему мистеру Ли из Камберленда.
Джефферсон добавил сюда же описание еще одного «негра, рожденного черным и от черных же родителей, на подбородке коего в детстве появилось белое пятно. Каковое пятно увеличивалось в размерах по мере роста негра, а к взрослому возрасту простерлось на весь подбородок, губы, челюсть нижнюю и шею под нею. Все пятно одинаково белое и несколько лет уже в цвете и размере не меняется».
Прочитав эти строки, я внезапно вспомнил свои детские переживания. Этот белый подбородок был кошмаром детских лет. Прочитав это описание еще мальчиком, я, как всякий нервный и чувствительный ребенок, испугался за собственный подбородок. Каждое утро, проснувшись, я несся к зеркалу, боясь обнаружить под нижней губой белое пятно, которое вырастет и превратит меня в какое-то страшилище.
Ребенком я, разумеется, не заметил еще одного аспекта джефферсоновского описания. А если и заметил, то не придал значения. Тем сильнее поразил он меня сейчас. Ошеломил меня контекст, в котором автор, поборник свободы, демократии и равенства, рассматривает негров-альбиносов. Эти капризы матушки-природы описаны не в главах, посвященных населению благословенной Богом Вирджинии, а там, где автор рассматривает птиц и всяческих букашек-таракашек региона.
Глава четвертая
Милые дамы семейства моего так же жаждали услышать рассказ о покинувшем дом госте, как я стремился о нем рассказать. Оказалось, что Сестричка украдкой бросила взгляд на альбиноса, когда мы с ним, поглощенные беседой, прощались перед входной дверью. На нее тоже произвела неизгладимое впечатление диковинная внешность Уайэта. Она сразу же приписала бледнокожему посетителю роль некоего вестника судьбы, доброго или недоброго — этого Сестричка не могла понять, как ни силилась.
— На этот вопрос у меня уже готов ответ, — заверил я ее с улыбкой. — В отношении финансовой ситуации нежданный гость явный вестник благополучия. — И я сообщил о щедром предложении посетителя.
— Сто долларов! — всплеснула руками Путаница.
— Не может быть! — ахнула Сестричка.
Я заверил ее, что может. Тут же послышался оживленный щебет о том, что они смогут себе позволить. Новое платье и шляпка для Сестрички, давно назревшая покупка башмаков для ее матери. Я спокойно сидел, наслаждаясь их реакцией. За годы борьбы и лишений мне еще ни разу не выпадала такая удача. Вскоре подошло время отправить Сестричку в постель, и Путаница, опасаясь, что возбуждение не позволит дочери заснуть, подогрела стакан молока. Выпив молоко, жена моя пожелала нам обоим спокойной ночи и, нежно поцеловав меня и матушку, направилась в спальню.
Ретировавшись в кабинет, я занялся сочинением мистера Паркера, просматривая текст и расставляя пометки на полях, готовясь к завтрашнему труду в редакции. Просидев над книгою
В высшей степени странный сон приснился мне той ночью. Как будто я попал в старую арабскую сказку. Улицы какого-то восточного города, длинные, извилистые и узкие. Множество людей снует по этим улицам, людей совершенно обычных, если не считать цвета кожи. Некоторые зеленоликие, встречаются ярко-оранжевые и вовсе пестрые. Но вот из толпы прохожих выделилась фигура гиганта, закутанного в плащ. Он превосходил ростом всех встреченных мною ранее. И цвет лица его, виднеющегося из-под бледного плаща, поражал снежной белизной.
На следующее утро после завтрака я отправился в редакцию, захватив книгу мистера Паркера и свою рукопись, едкую и остроумную сатиру на макулатурную мазню К. А. Картрайта. Мне так не терпелось выставить этого Картрайта на всеобщее осмеяние, что я решился опубликовать свой памфлет не в «Бродвейских ведомостях», следующего номера которого пришлось бы дожидаться еще не один месяц, а в «Дейли миррор». Эта ежедневная газета печатала меня и раньше, а ее редактор, мистер Моррис, неоднократно давал понять, что внимательно рассмотрит любые мои предложения. Редакцию «Дейли миррор» я собирался посетить утром, по пути в свои «Ведомости».
Нельзя сказать, однако, что месть Картрайту полностью занимала мое воображение. Господствовала в голове мысль о странном вчерашнем альбиносе и его таинственном документе. Я настолько погрузился в размышления о предстоящей стодолларовой работе, что начисто забыл о трагическом происшествии, занимавшем громадный город.
И город тут же напомнил мне о своих заботах. Лишь только я отошел от порога дома, как ухо резанул вопль мальчишки-газетчика.
— Экстренный выпуск! Последние подробности! — надрывался малолетний торговец новостями. — Убийца девочек все еще на свободе! Полиция допрашивает индейцев Барнума! Разъяренная толпа атакует музей!
Барнум мой друг, и я не мог не поморщиться, услышав такого рода известия. Особенно обеспокоила меня фраза о нападении толпы на Американский музей. Я сразу вспомнил вчерашних оборванцев, вызывавших омерзение поведением и вульгарной манерой речи. Не эти ли негодяи штурмовали заведение Барнума? Так как музей находился на полпути между моей квартирой и редакцией, я решил нанести давно запланированный визит «королю зрелищ».
Через десять минут я увидел впереди его заведение. Здание барнумовского зрелищного предприятия бросалось в глаза уже за несколько кварталов. Одержимый страстью к саморекламе, Барнум превратил свою собственность в громадную архитектурную иерихонскую трубу, сокрушающую не слишком прочный разум почтеннейшей публики. Над крышей трепетала на ветру безвкусная пестрятина флагов. Фасад, как свиная туша на схеме разделки в лавке мясника, расчленен плакатами и транспарантами, прославляющими чудеса, коими можно насладиться, попав внутрь. Имя Барнума, выписанное громадными пурпурно-красными буквами, венчает это чудо. Заведение Барнума выделялось на трезвом сером фоне города, как цирковой клоун, вломившийся по ошибке на собрание пуритан.
Вопящий декор дополнял непрерывно дудящий с балкона над входом духовой, с позволения сказать, квартет. Приблизившись, я смог разобрать, что они, как всегда, нещадно фальшивя, превращают популярный «Веночек» из «Лукреции Борджиа» синьора Гаэтано Доницетти в спутанную кучу вырванных при прополке огорода сорняков. Режущая слух, перекрывающая неумолчный уличный шум какофония этих недомузыкантов предназначалась, по моему мнению, не для заманивания посетителей, а для того, чтобы они сбежали внутрь здания в надежде спастись от шума.