Маска времени

Габриэль Мариус

– Что там, наверху?

– Ничего особенного. Все в порядке.

Темные глаза американца, казалось, ввалились еще больше, и он был возбужден:

– Я подумал, что уже умер и лежу в гробу.

– Нет. Вы живы. И как только немного поправитесь, мы найдем для вас местечко получше.

Кандида коснулась лба раненого – он был горячим. От американца пахло псиной.

– Я принесла вам вашу одежду. Но сначала сделаю укол морфия.

– Немцы еще раз вернутся или нет? – неожиданно спросил американец.

– Не думайте о них. Просто лежите спокойно и

все. Мне нужно здесь кое-что собрать.

Затем Кандида вернулась на кухню, вымыла тщательно руки и прокипятила шприцы, как ее учил доктор. Потом она наполнила таз горячей водой и достала новый кусок мыла.

Мать внимательно следила за всеми этими приготовлениями дочери.

– А сейчас что ты собираешься делать? – поинтересовалась она.

– Доктор сказал, что американца надо обязательно переодеть.

– Устраивать баню для незнакомого мужчины – это не занятие для девушки, Кандида.

– Но я уже не ребенок, мама. Да и раненый не в силах сейчас ничего со мной сделать.

– Я сама его помою.

– У тебя и так достаточно работы. Я уже взрослая, мама. – Кандида открыто встретила напряженный взгляд матери.

Роза отвела взор:

– Делай что хочешь. Отныне со мной здесь никто не считается.

С момента появления в доме американца Кандида действительно ощутила, как возросло значение ее личности.

Она не могла вспомнить, когда ей раньше приходилось перечить матери. Сейчас же девушке казалось, что она это делает постоянно, и матери уже нечего возразить. Но ощущение того, что она теперь оказалась в состоянии сама принимать решения, одновременно и возбуждало, и пугало Кандиду.

– Это неправда, мама. Мы все тебя очень любим. И ты сама знаешь это. Я просто пойду и передам ему чистую одежду.

Осторожно девушка перенесла все вещи в подвал. Она сделала раненому инъекцию.

– Доктор велел каждый раз сокращать порции морфия, чтобы вы не привыкали к нему.

– Наркоманом я никогда не стану.

– Все равно, дозы я сокращать буду.

Раздеть раненого оказалось делом непростым. В конце концов пришлось старую рубашку разрезать ножницами. Избавиться же от старых бинтов было еще труднее. Несмотря на морфий, раненый продолжал испытывать острую боль от каждого движения, и Кандида вскоре сама покрылась жарким потом, одновременно и сострадая несчастному, и сердясь на свою собственную неумелость. Знала ли она в точности, что делает? А если рана вновь откроется и начнет кровоточить?

– Простите! Я делаю все, что могу.

– Ради Бога, перестаньте извиняться, – произнес американец сквозь стиснутые зубы.

Девушка смачивала и смачивала засохшие бинты теплой водой, пока они, к радости Кандиды, не отстали от тела.

Кандида внимательно стала разглядывать рану. Она почернела, но запаха или гноя не было. Скорее всего, это действовал чудодейственный пенициллин. Девушка почувствовала явное облегчение. Если бы все оказалось намного серьезнее, то Кандида вряд ли смогла помочь несчастному. Она намылила больное место так осторожно и аккуратно, как только могла.

– Вы поправитесь.

Это чудесно.

Американца начал бить озноб.

– Где Дэвид? – спросил он.

– Он в безопасности. Не беспокойтесь о нем.

– Я должен поговорить с Дэвидом. Надо срочно переправить меня отсюда. Он не должен подвергать риску ваши жизни.

– Лежите спокойно. Немцы уже были здесь и ушли ни с чем.

– А если им вздумается вернуться?

– Не вернутся.

– Кто знает.

Несмотря на слабость, от этого человека исходила удивительная энергия.

– Мне нельзя здесь оставаться.

– Вы мой пациент, – сказала Кандида, – и я сама решу, когда вас можно будет перевозить.

– Но это бремя слишком тяжело для вас.

– Я достаточно взрослая, чтобы самостоятельно принимать решения.

– Сомневаюсь.

Кандида намылила губку. Голый, американец оказался намного привлекательнее, чем в рубашке. Его тело не было таким мускулистым, как у Дэвида, но в нем чувствовалась элегантность и сила.

– Паоло принес ваш рюкзак, – говорила Кандида, пытаясь успокоить американца. – Ваши книжки оказались сплошь исписанными карандашом. Когда я училась в школе, то учителя обычно били нас по пальцам, если мы хоть что-то писали в книге. Поэзию я никогда не читала. Расскажите мне что-нибудь о Данте.

– Я не учитель, – бросил американец куда-то в стену.

– Значит, вы не будете бить меня по пальцам.

Кандида продолжала мыть раненого. Раньше ей не приходилось видеть обнаженное мужское тело. Даже такое – раненое и беспомощное – оно создавало некую интимность. Впрочем, когда касаешься чужой плоти, то интимность почти всегда присутствует, как и нежность.

– Я любила ходить в школу. Но меня рано отправили работать на ферму. Вы счастливчик. Вы такой образованный.

Когда Кандида принялась отстегивать ремень Джозефа, он остановил ее.

– Не надо.

– Но я должна полностью вымыть вас.

– Нет.

Кандиде пришлось вступить в борьбу с американцем. Она была удивлена его поведением. Бесстрашный партизан, читающий поэзию и стесняющийся собственного тела.

– Просто расслабьтесь.

– Нет. Я вымою себя сам.

– В таком-то состоянии?

– Да. Дайте только губку.

Наверное, ему надо было дать большую дозу морфия. Кандида уступила и передала губку:

– Позвольте хотя бы помочь вам.

– Нет. Отвернитесь, – скомандовал раненый. Это задело Кандиду.

– Неужели вы думаете, что я фурия какая-нибудь, которая только и ждет подходящего момента, чтобы наброситься на свою жертву.

– Отвернитесь.

– С медсестрами в госпитале вы бы так себя не вели.

– Но это не госпиталь, а вы – не медсестра. Отвернитесь, пожалуйста.

Кандида повиновалась и села, уставившись в противоположную стену. Она прислушивалась к тем звукам, которые издавал Джозеф, пытаясь раздеться.

– Вы невозможный человек. Я ведь хотела только помочь вам.

Американец ничего не ответил. Кандида слышала только, как он с большим трудом совершал обряд омовения.