Маскарад лжецов

Мейтленд Карен

Когда городские старшины наконец вышли на балкон ратуши, серьезные и как-то вмиг постаревшие, смех и разговоры сразу утихли. Глашатаю не пришлось бить в колокол и даже кричать. Известие было выслушано в гробовом молчании.

В Бристоле чума. Глостерцы, чтобы спасти себя, заперли ворота. Никого не впускают, никого не выпускают. Селения вдоль реки последовали примеру Глостера. Пока мы все смотрели на юг, беда подобралась к нам с запада. Она расползалась в глубь страны.

Когда народ немного опомнился, никто не выразил удивления, что в Бристоле моровая язва. Это порт, туда рано или поздно должен был прийти зараженный корабль. Кроме того, именно бристольское судно

завезло болезнь в Англию; была своя справедливость в том, что теперь несчастье постигло и сам город. Всех изумило другое: что Глостер запер ворота. Большой торговый город замуровался заживо. Из страха перед чумой горожане обрекли себя на разорение, даже на голод. Те, кто остался в стенах, заперты, как в тюрьме, те, кто имел несчастье оказаться в это время вне города, не попадут к своим близким, пока не кончится мор. Если глостерцы испуганы, что зараза так быстро доберется к ним из Бристоля, то с какой же скоростью она распространяется?

Еще до того, как городской совет объявил о закрытии ярмарки, весь пришлый люд решил двинуться на север и на восток. Это было как будто в море растет исполинская волна: в первый миг народ смотрит, оторопев, но волна приближается, и все несутся сломя голову вверх по склону. Только никакая высота не спасла бы от этой гибельной волны. Не было безопасного места: оставалось лишь бежать в надежде, что случится чудо и смертоносный вал остановится раньше, чем накроет нас с головой.

Нелегко оказалось выбраться из города в тот день; как ни хотелось местным жителям от нас избавиться, а нам — унести ноги, в крепостной стене было всего трое ворот. Купцы и мелкие торговцы, начавшие прибывать тонкой струйкой за неделю до ярмарки, теперь стремились выйти и выехать одновременно. Лишь немногие избрали южную и восточную дороги — редкие смельчаки, у которых в тех краях остались жены и дети. Если не считать их, все и вся — фургоны, телеги, люди, коровы, овцы, гуси, свиньи и лошади — ринулись в единственные оставшиеся ворота. Дорога, и без того раскисшая от дождя, под колесами и копытами быстро превратилась в сплошное месиво; через каждые несколько ярдов путь преграждали застрявшие телеги и скот.

Мы с Родриго и Жофре почти сразу свернули на известную мне тропу к другой дороге, идущей в обход города, и таким образом избежали давки. Дорога эта, хотя достаточно широка для телег, в последние годы оказалась почти заброшена, поскольку она спускается в ложбину и в дождливое время года часто бывает затоплена. Ни один возчик или погонщик скота не сунется на нее, кроме как в летнюю сушь; осенью, зимою и летом там можно было встретить разве что пеших или верховых.

Мы так долго выбирались из города, что на дорогу вышли уже в сумерках и шагали молча, глядя себе под ноги, чтобы не поскользнуться. Одежда промокла, башмаки, облепленные тяжелой грязью, тянули вниз, как кандалы. Дождь выстукивал покаянный псалом, словно мы — осужденные, бредущие на казнь. Других путников на дороге не было, и хотелось верить, что и не появится, — много недобрых людей бродит проселками с наступлением темноты. Да и не только людей, а и кое-кого похуже. У меня не было ни малейшего желания сводить с ними знакомство.

И тут, за поворотом, мы увидели впереди одинокий фургон. Он сильно накренился, увязнув колесом в заполненной водой колее. И повозку, и владельца трудно было не узнать даже в сумерках. Великий Зофиил, по щиколотку в вязкой жиже, силился плечом приподнять кузов и одновременно толкнуть его вперед. Однако грязь засосала колесо и не хотела выпускать. Лошадь давно бросила попытки вытянуть фургон. Она стояла между оглоблями и тянулась мордой к единственному

кустику травы, торчащему из жидкой глины. Повести ее было некому, а на крики и брань Зофиила она не обращала внимания.

На страдальческом лице Жофре расцвела злорадная улыбка.

— Поделом ему, — пробормотал юноша.

Родриго, шагавший впереди, не слышал этих слов, произнесенных нарочно тихо. Очевидно, Жофре хватило ума не рассказывать о своем проигрыше.

Жофре толкнул меня в бок.

— Давай, проходя мимо, наляжем на фургон, чтобы он поглубже ушел в грязь.

— Давай лучше поможем Зофиилу. Тогда он будет у нас в долгу. Не торопись мстить, дружок; месть слаще, когда она вызреет.

Но не успели мы поравняться с фургоном, как из-за деревьев выступил юноша. Зофиил резко обернулся и, выхватив длинный нож, направил его незнакомцу в живот. Юноша отпрыгнул и поднял раскрытые ладони.

— Я не причиню тебе зла.

Не опуская рук, он кивнул на купу деревьев, из которой вышел. В сумерках мне с трудом удалось разглядеть молодую женщину. Она сидела на пне, кутаясь в плащ.

— Моя жена, — снова начал юноша. — Она больше не может идти. Она в тяжести.

— И что мне с того? — прорычал Зофиил. — Не я ее обрюхатил.

— Я думал, может быть, ты согласишься ее подвезти. Не меня, конечно, я-то могу идти. Мне что, я привычный. А вот Адела...

— Ты еще тупее, чем выглядишь? По-твоему, этот фургон куда-нибудь едет? Иди отсюда.

Зофиил подошел к лошади и, взяв ее под уздцы, принялся хлестать несчастную животину кнутом в тщетной надежде стронуть ее с места. Юноша пошел за ним, благоразумно держась подальше от кнута.

— Умоляю тебя. Ей нельзя сидеть всю ночь под дождем. Я вытащу колесо, если...

— Ты, — огрызнулся Зофиил, — не вытащишь и косточку из вареного куренка.

— Мы вытолкнем фургон, — сказал Родриго, выходя вперед.

Зофиил вновь выхватил кинжал и попятился к фургону, нервно озираясь по сторонам, сколько еще нас прячется в тени. Жофре хохотнул. Сцена доставляла ему огромное удовольствие.

Родриго отвесил учтивейший поклон.

— Менестрель Родриго к твоим услугам, синьор. Мой ученик, Жофре, и наш спутник, камлот.

Зофиил пристально всмотрелся в наши лица.

— Ты! — выкрикнул он при виде Жофре и сделал шаг назад, поводя кинжалом перед собой, как будто собирался продырявить нас всех. — Если ты рассчитываешь вернуть деньги этого молодца, то ошибаешься, друг мой. Он...

— Деньги? — озабоченно переспросил Родриго.

Жофре ошарашенно разглядывал свои облепленные грязью башмаки.

Надо было его выручать.

— Плату за то, чтобы посмотреть русалку.

Родриго кивнул, очевидно поверив в мою ложь, повернулся к Зофиилу и поднял руки, как перед тем юноша.

— Не тревожься, синьор, мы не собираемся тебя грабить. Мы намеревались предложить тебе помощь, как путники — путнику, когда появился этот джентльмен. Теперь, все вместе, мы быстро вытащим твой фургон.

Зофиил по-прежнему смотрел на нас с подозрением.

— И сколько вы хотите за свою помощь?

Снова пришел мой черед вставить слово.

— Они вытолкнут фургон, если ты согласишься подвезти женщину.

Мой взгляд скользнул по спутникам. Дождь ручьями стекал по нашим лицам. Мы были такие мокрые и грязные, словно нас вытащили из реки.

— Полагаю, всем нам сегодня нужен сухой кров. Гостиниц на дороге нет, но я знаю место, где можно переночевать в сухости, если оно еще не занято.

Зофиил взглянул туда, где в сумерках едва угадывалась нахохленная фигурка женщины.

— Если посадить ее в фургон, он осядет еще ниже. К тому же там нет места.