Маскарад в лунном свете

Аббатство Чертси, 1795 год

Маргарита Бальфур сидела на самом краешке жесткой деревянной скамьи; ее обутые в нарядные туфельки ножки висели свободно, не доставая до деревянного пола на добрых шесть дюймов. Пухлыми в ямочках пальчиками она теребила атласный поясок

своего красивого нового платьица — нежно-розового и точь-в-точь такого же фасона, что и чудесное платье, которое было сегодня на ее дорогой мамочке. Платье подарили Маргарите не далее как нынешним утром на день рождения. Сегодня ей исполнялось четыре года.

С точки зрения Маргариты, с днем рождения ей в этом году не повезло: он, как назло пришелся на воскресенье, из-за чего значительную часть этого замечательного дня ей предстояло просидеть в церкви, зажатой со всех сторон дедушкиными гостями, — огромными по сравнению с ней дядями и тетями. В носу у нее уже щипало от резкого запаха одеколона, пудры и пота.

В силу того обстоятельства, что Маргарита была внучкой сэра Гилберта Селкирка, чей прапрадед построил церковь, она занимала самое выгодное по отношению к кафедре проповедника место, ибо несколько рядов скамей, отведенных семье Селкирк, возвышались над всеми остальными скамьями в церкви.

Маргарита сидела во втором ряду. Папа с мамой заранее попытались внушить ей, что она должна сидеть спокойно и ни в коем случае не вертеться — ведь ее будут видеть все присутствующие в церкви и потому она просто обязана показывать хороший пример и вести себя образцово, даже если проповедь священника покажется ей слишком длинной и скучной.

По крайней мере, Маргарита думала, что родители втолковывали ей именно это. Она не слишком внимательно их слушала, полагая, что среди взрослых, которые были очень большими, ее, такую маленькую, и разглядеть-то никто не сможет, если только кому-нибудь не придет в голову взобраться, подобно акробату, на стропила под самую крышу и, глядя на нее сверху, выкрикнуть, обвиняюще указывая пальцем: «Посмотрите-ка все на эту маленькую безбожницу — она вертится!»

По приглашению дедушки в Чертси понаехало столько его знакомых, что Маргарита решила соблюдать крайнюю осторожность, находясь в доме, чтобы на нее ненароком не наступил кто-нибудь из этих странных на вид людей, которые толкались вокруг, съедая и выпивая все, что попадалось им на глаза, с такой жадностью, будто в предвкушении этих нескольких праздничных дней они недели две морили себя голодом. Маргарите строго-настрого запретили смеяться над гостями за их старомодные манеры или показывать пальцем на их чудные наряды, столь непохожие на незатейливые, сшитые с расчетом на жизнь в сельской местности платья, которые она привыкла видеть на окружающих.

Но она, конечно же, не могла удержаться и то и дело принималась их разглядывать. Все они, и мужчины и женщины, были очень старыми. Женщины носили платья из атласа ярких расцветок, и пудрили свои до смешного высокие прически, и трепали ее по щеке, сокрушаясь по поводу того печального факта, что бабушка Маргариты, в честь которой ее и назвали, умерла до того, как «бедная милая малютка появилась на свет».

Это было очень утомительно, тем более что Маргарита нисколько не скучала по бабушке. Да и как можно скучать по тому, кого ты никогда не знал? К тому же у нее были мама с папой и дедушка, и о ней заботились все слуги в Чертси, так что ей была совсем не нужна какая-то там бабушка.

Маргарита очень любила своих родителей и дедушку тоже и всегда старалась их слушаться, потому-то она и обещала, что будет вести себя сегодня в церкви

как положено, хотя это и было нелегко. Все же сегодня был день ее рождения, и дедушка намекнул, что после ленча ее ждет какой-то сюрприз, и, кроме того, воротник ее чудесного бледно-розового платья врезался ей в шею самым ужасающим образом, и ножки в парадных туфельках, ставших ей тесноватыми из-за того, что она все время росла, начали уставать, и священник все говорил и говорил о каком-то вечном проклятии, непонятно что означающем. Но оно наверняка не имело никакого отношения к дням рождения.

— О Господи, — тихонько вздохнула Маргарита.

Она вела себя хорошо — очень-очень хорошо — уже больше часа, что потребовало от нее немалого напряжения. Это напряжение постепенно начинало сказываться.

Маргарита вздохнула снова, на сей раз погромче, и заерзала из стороны в сторону на жестком деревянном сиденье. Попка у нее совсем затекла. Как бы ей хотелось оказаться дома в Чертси и, усевшись на кухне, снова послушать рассказ поварихи о том, как во время вчерашнего обеда Финч, дворецкий, и Снайп, один из лакеев, столкнулись в коридоре прямо у дверей в столовую. У Снайпа в руках был поднос с замысловатой и довольно тяжелой фигурой из мороженого, приготовленной специально для всех этих леди и джентльменов из Лондона, которые уже сидели за длинным столом из красного дерева. Финчу пришлось пережить минуты величайшего унижения, когда он обнаружил, что сидит на полу с быстро тающим лебедем на коленях, а вокруг стоят дамы и господа, прищелкивая языками и обмениваясь замечаниями о неуклюжести современной прислуги, а Снайп — на редкость трусливый и в целом бесполезный человечишка — ничего не предпринимает, а только причитает, заламывая руки:

Но это, увы, было невозможно. Ей придется оставаться в церкви, рискуя умереть от скуки, пока священник не закончит свою проповедь, и хор не споет еще с десяток нудных гимнов. Только после этого она обретет свободу.

Доживет ли она до этого момента?

— Ого! — еле слышно выдохнула Маргарита, наклоняясь вперед: что-то в сидевшей перед ней пожилой женщине привлекло ее внимание. Женщина эта выглядела настолько странно, что выделялась даже среди прочих старых чучел. От ее тяжелого платья исходил запах бекона, слишком долго пролежавшего в коптильне; волосы были уложены в давно вышедшую из моды прическу, достигавшую примерно фута в высоту. Этот «шедевр», созданный из просаленной шерсти, конского волоса и фальшивых локонов, был покрыт белой пудрой, а наверху громоздилась еще большая украшенная пером шляпа в виде птицы.

По мнению Маргариты, вид у женщины был самый что ни на есть дурацкий. Девочке не верилось, что ради сохранения подобной прически кто-то может согласиться претерпевать всяческие неудобства, например, спать с коробкой на голове. Но Мейзи, горничная, убиравшая комнаты на верхнем этаже, объяснила, что от многолетнего ношения париков, натиравших кожу на голове, у старухи осталось очень мало своих волос. Однако она не желала сменить прическу, на укладку которой требовались долгие часы, и поэтому прическа иной раз оставалась нетронутой неделями, прежде чем волосы «распускали».

Только вчера Мейзи тихонько провела Маргариту в комнату старой леди и показала ей красивую серебряную проволочную клетку, которую та надевала на голову на ночь. Клетка была достаточно прочной, так что ни одна голодная мышка или крыса не смогла бы прогрызть ее и забраться внутрь полакомиться салом.

Так, по крайней мере, сказала Мейзи.

Сейчас рот Маргариты округлился от удивления, она прижала ручки к щекам и крепко зажмурилась, потом снова посмотрела на то, что, как ей показалось, она увидела. Да! Она не ошиблась, и ей ничего не померещилось. Маргарита смотрела сквозь растопыренные пальцы на голову дамы, а из башни фальшивых напудренных локонов на нее смотрела крошечная полевая мышка с розовым носом.