Маскарад
Шрифт:
— Я не верю в призраков, — решительно заявила матушка.
— О, Эсме! Ты ведь знаешь, у меня в доме их живет не меньше дюжины!
— О, я верю в призраков, — ответила матушка. — В настоящих призраков, грустных и печальных, они болтаются вокруг да около и воют, воют… Но я не верю, что они убивают людей или пользуются холодным оружием. — Она отошла на несколько шагов. — Здесь призраков и так хватает.
Нянюшка молчала. Когда матушка слушает, не прибегая к помощи ушей, лучше помалкивать.
— Гита?
— Да,
— А что такое «Белла Донна»?
— То же, что ядовитый паслен, только красивей.
— Так я и думала. Ха! Каков нахал!
— Но на оперном языке это значит Прекрасная Женщина.
— В самом деле? О! — Подняв руку, матушка дотронулась до твердого, как железо, пучка волос. — Глупости все это!
…Он двигался как музыка, как человек, который танцует в такт ритму, что звучит у него в голове. И на короткое мгновение, когда его лицо озарилось лунным светом, стало видно, что его лицо — это череп ангела…
После дуэта опять последовала овация. Публика аплодировала стоя.
Агнесса незаметно растворилась в хоре. Оставшуюся часть акта делать ей особо было нечего — разве что танцевать или, по крайней мере, двигаться как можно ритмичнее вместе с остальными цыганами во время цыганской ярмарки. Ну и еще слушать, как герцог поет про прекрасную погоду летом в деревне. Драматически воздев руку над головой.
Она вглядывалась в закулисный мрак.
Если нянюшка Ягг здесь, то и эта, вторая, тоже неподалеку. Не надо было писать эти письма домой… А и ладно. Им все равно не удастся утащить ее обратно, как бы они ни старались…
Остаток оперы прошел без смертей — по крайней мере, без тех, что не требовались по сценарию, долгих и красивых. Правда, возникла небольшая суматоха, когда одного хориста едва не пришиб мешок с песком, который случайно столкнули с верхнего помоста работники сцены, поставленные там, чтобы предотвратить дальнейшие «несчастные случаи».
Представление закончилось бурными аплодисментами. Большая их часть предназначалась Кристине.
А затем занавес упал.
А потом опять поднялся — и так несколько раз, пока Кристина принимала цветы и кланялась.
Агнесса поморщилась. С поклонами Кристина явно переборщила — аплодисменты были вовсе не настолько жаркими. «Ага, — с готовностью подтвердила Пердита, которая смотрела через ее глаза, — кланяется, как клоун на деревенской ярмарке».
А затем занавес опустили последний раз.
Публика разошлась по домам.
За кулисами и где-то наверху пересвистывались, подавая друг другу условные сигналы, работники сцены. В воздушном мраке исчезали целые куски мира. Кто-то обошел помещение и погасил большую часть огней. Поднимаясь, как воздушный пирог, вверх взлетела люстра. Ее подняли, чтобы потушить свечи и снять с них нагар. А затем: послышались шаги людей, спускающихся сверху…
Через
Послышалось клацанье ведра.
На сцену вышел (если такое слово применимо к его способу передвижения) Уолтер Плюм. Он двигался как марионетка на тонких резинках — его ноги, казалось, лишь случайно касаются пола.
Он принялся за дело. Очень медленно и очень старательно Уолтер подметал сцену.
Через несколько минут от занавеса отделилась тень и приблизилась к нему. Уолтер уставился на свои башмаки.
— Привет господин Киска! — произнес он.
Грибо потерся о штаны Уолтера. У котов прирожденное чутье на людей, достаточно глупых, чтобы снабжать их едой, а Уолтер определенно подпадал под указанную категорию.
— Пойду поищу тебе молочка а господин Киска?
Грибо мурлыкал, как гроза.
Шагая своей чудной походкой, продвигаясь вперед лишь в среднеарифметическом смысле, Уолтер исчез за кулисами.
На балконе сидели две темные фигуры.
— Грустно смотреть, — покачала головой нянюшка.
— Он работает в тепле, мать за ним присматривает, — возразила матушка. — Многим на долю выпадают вещи похуже.
— Но разве у него есть будущее? — вздохнула нянюшка, — Если задуматься, никакого.
— Я видела, на ужин у них была холодная картошка и полседедки, — сказала матушка. — А мебели вообще почти нет,
— Стыд и позор.
— И это сейчас она еще разбогатела, — согласилась матушка. — Продавая все эти ножи и башмаки, — добавила она как бы про себя.
— Мир жесток к пожилым людям, — произнесла нянюшка, матриарх огромного разветвленного клана и неоспоримый тиран половины Овцепиков.
— Особенно к таким запуганным, как госпожа Плюм, — согласилась матушка.
— Знаешь, я бы тоже всего боялась, если бы была старухой с таким вот Уолтером на руках.
— Я не о том, Гита. Я разбираюсь в страхах.
— Это верно, — заметила нянюшка. — Большинство людей полны страха.
— Госпожа Плюм живет в страхе, — словно не услышав эти слова, произнесла матушка. — Ее сознание расплющено страхом. Из-за ужаса она почти не может думать. Я чувствую, как ужас исходит от нее, будто туман.
— Но чего она так боится? Призрака?
— Пока не знаю. По крайней мере, не до конца. Но я выясню.
Нянюшка порылась в глубинах своего одеяния.
— Хочешь глотнуть? — предложила она. Откуда-то из-под нижней юбки донеслось приглушенное «звяк». — Есть шампанское, бренди и портвейн. А еще кое-что остренькое и бисквиты.
— Гита Ягг, я считаю, ты воровка.
— Вовсе нет! — возразила нянюшка и добавила с той способностью к схоластическому морализированию, которая по природе свойственна ведьмам. — Только то, что я физически что-то украла, еще не дает оснований называть меня воровкой. Я же не думаю, как воровка.