Маскарад
Шрифт:
Мадам Зарински быстро взяла себя в руки.
— О, прошу вас, тут не…
— Сколько стоит вот это? — палец госпожи Эсмеральды ткнулся в творение, предназначенное для вдовствующей герцогини Щеботанской.
— Боюсь, данное платье не продается…
— А сколько оно стоило бы, если бы продавалось?
— Триста долларов.
— А смотрится на все пятьсот, — заметила госпожа Эсмеральда.
— В самом деле? — замигала нянюшка Ягг. —
Платье было черным. По крайней мере, теоретически. Скажем так, его можно было сравнить с крылом скворца. Платье сшили из черного шелка и украсили янтарным бисером и блестками. Это был черный цвет, который надевают по праздникам.
— На вид примерно моего размера. Мы берем его, Гита, расплатись.
Гироскоп мадам Зарински стремительно изменил направление вращения.
— Берете? Прямо сейчас? За пятьсот долларов? И вы платите? Платите сейчас? Наличными?
— Гита, реши вопрос.
— О… Да!
Застенчиво отвернувшись, нянюшка Ягг задрала юбку. Последовала серия шорохов и резиновых «чпоков», после чего нянюшка снова повернулась, держа в руке мятый мешок.
Отсчитав пятьдесят теплых десятидолларовых банкнот, она положила их в приветственно раскрытую ладонь мадам Зарински.
— А теперь мы вернемся обратно в магазин и посмотрим на остальное, — заявила госпожа Эсмеральда. — Эти забавные страусиные перья, они мне нравятся. И еще такая большая накидка для настоящих дам. И веер, отделанный шелком.
— Кстати, раз уж гуляем, почему бы нам не прикупить бриллиантов? — вставила нянюшка Ягг.
— Неплохая идея.
И бодрой иноходью необычные клиентки направились к выходу в основную часть салона, оставляя за собой шлейф пререканий.
Мадам Зарински уставилась на деньги у себя в руке.
Она хорошо разбиралась в старых деньгах. Над ними витал некий ореол святости — наверное, потому, что люди не расставались с ними годами. И она разбиралась в новых деньгах, сделанных выскочками, которых за последние годы в городе развелось видимо-невидимо. Но в напудренной груди мадам Зарински билось сердце настоящей анк-морпоркской лавочницы, которая твердо знает: самые лучшие деньги — эти те, которые держишь в руке ты, а не кто-нибудь другой. Самые лучшие деньги — это мои деньги, а не твои.
Кроме того, она отличалась достаточным снобизмом, а поэтому всегда путала грубость и хорошее воспитание. Богатые люди никогда не бывают сумасшедшими (они эксцентричны), и точно так же они не бывают грубыми (они честные и непосредственные).
Так что она стремглав кинулась за госпожой Эсмеральдой и ее странной подругой. Соль земли, сказала она сама себе.
И поспела как раз вовремя, чтобы услышать окончание странного разговора.
— За что мне это, а, Эсме? За что меня наказывают?
— Не пойму,
— Так, нашло.
— Я и в самом деле не понимаю, о чем ты. Ты же сама говорила, что зашла в тупик, что у тебя голова кругом идет и ты не знаешь, что делать с деньгами.
— Да, но я бы не возражала заходить в тупик где-нибудь в тепле, в удобном шезлонге, где много больших сильных мужчин покупали бы мне шоколад и добивались от меня взаимности.
— На деньги счастье не купишь, Гита.
— А кто сказал «покупать»? Всего лишь взять в аренду, на пару-другую неделек.
Агнесса встала поздно. В ушах у нее все еще звенела музыка. Она оделась как во сне. Однако сначала, на всякий случай, завесила зеркало покрывалом.
В столовой полдюжины балерин питались одной веточкой сельдерея и над чем-то хихикали.
Был там и Андре. Рассеянно ковыряя еду, он изучал лист с нотами. Время от времени он с видом человека, лишь физически находящегося здесь, в этой суетной столовой, делал взмах ложкой, потом клал ее и записывал несколько нот.
Прямо посреди очередной музыкальной фразы он заметил Агнессу и широко улыбнулся.
— Доброе утро. У тебя усталый вид.
— Э-э… Да.
— Ты пропустила все веселье.
— ….. В самом деле?
— Приходили стражники. Разговаривали со всеми, задавали много вопросов и очень медленно записывали ответы.
— И какие же вопросы они задавали?
— Ну, зная нашу Стражу, можно предположить что-нибудь вроде: «Это ведь ваших рук дело?» Они не слишком быстро соображают.
— О. Значит ли это, что сегодняшнее представление отменено?
Андре засмеялся. Смех у него был довольно приятный.
— Вряд ли. Не думаю, что существуют обстоятельства, при которых господин Бадья отменит представление, — произнес он. — Даже если люди и в самом деле мрут как мухи.
— А почему нет?
Он объяснил.
— Но это же отвратительно! — воскликнула Агнесса. — Ты хочешь сказать, публика приходит именно потому, что может случиться нечто плохое?
— Боюсь, такова человеческая природа. Разумеется, некоторые придут послушать Энрико Базилику, А кроме того… похоже, Кристина становится популярной… — Он скорбно посмотрел на Агнессу.
— Я ничего не имею против, честно, — солгала Агнесса. — М-м-м… а ты давно здесь работаешь?
— Всего несколько месяцев. А прежде… я давал уроки музыки детям серифа клатчского.
— М-м-м… и что ты думаешь о Призраке? Андре пожал плечами.
— Наверное, какой-нибудь сумасшедший.
— М-м-м… а ты не знаешь, он, случаем, не поет? Ну, в смысле, он хорошо поет?
— Я слышал, он посылает нашему директору записочки с критикой. Некоторые девушки утверждают, будто слышали ночью чье-то пение. Но они ведь вечно болтают глупости.