Маски дьявола
Шрифт:
– Ваше величество, это не войско Явуза-паши, – забеспокоился один из турецких командиров.
– Как это не Явуз? Ты что ослеп?– гневно прокричал на него Мехмед, который, к своей великой досаде, тоже увидел блеск доспехов христианских рыцарей.
Вражеское войско стремительно приближалось, и туркам ничего не оставалось, как быстро подготовиться к предстоящей схватке с внезапно подошедшим противником.
Тем временем с грохотом открылись главные ворота Белграда. Огромная фигура Яноша Хуньяди во главе армии венгров грозно двинулась в сторону турецкого лагеря. Мадьяры с леденящими душу возгласами и улюлюканием размахивая своими тяжёлыми
Один из всадников авангарда швырнул в сторону османов копьё на которое была нанизана человеческая голова. Она подкатилось настолько близко, что все, в том числе и султан, с ужасом узнали её. Это была голова Явуза-паши. Мехмед повернулся к янычарам и гневно прокричал:
– Король венгров жестоко пожалеет об этом. Я лично посажу его на кол.
И хотя сказал он это с абсолютной уверенностью, однако боевой дух османов уже подорвался. Было маловероятно, что они, зажатые между двумя надвигающимися христианскими армиями, выйдут победителями. В отборных янычарских полках началось явное замешательство. Турки стали пятиться, не решаясь принимать бой с обеих флангов, несмотря на то, что численно превосходили противника.
Первым делом крестоносцы подвергли нападению позиции осадной артиллерии, захватив орудия противника. После чего, атакуя с возвышенности, мадьяры подожгли валы из пропитанного серой хвороста и пустили под откос на противника. Огромные огненные валы помчались на османов, превращая в живой факел любого, кто оказывался на пути. Турки в панике бежали, многие заживо сгорели, образовав кучи обуглившихся тел. Командир янычар Хасан-ага, желая воодушевить своих воинов, лично бросился в бой, однако тотчас был окружён и зарублен мадьярами прямо на глазах своего султана. Не выдержав напора крестоносцев, турки повернулись и побежали.
Мехмед, увидев убегающих янычар, достал свою саблю и начал кричать на войско, чтобы остановилось. Его крики никто не слышал, и даже когда он начал рубить своих же воинов, в ярости нанося смертельные удары, паника была настолько сильна, что его будто никто не замечал.
Войско Хуньяди вместе с армией князя Вацлава догнали убегавших турок, и началась беспощадная рубка, плохо защищающегося противника.
Стрела мадьярского лучника едва не попала в турецкого султана. Его чауши, поняв, что повелитель подвергается смертельной опасности, подхватили Мехмеда с обеих сторон и спешно увезли прочь.
Властелин Османской империи, покоривший недавно Константинополь, с позором бежал из-под стен Белграда. Король венгров Янош Хуньяди в который раз остался непобеждённым.
Мехмед возвращался в свою новую столицу, предварительно выслав вперёд гонцов, чтобы предупредить о своём скором возвращении. В сопровождении личных чаушей на великолепном арабском скакуне он скакал впереди. Вслед за ним двигалось его окружение: командиры полков и придворная свита.
Настроение у султана было скверным. Оставшийся не завоёванным Белград омрачал его душу. Мехмед потерял половину армии, погиб самый преданный его командир Явуз-паша – и всё безрезультатно, он возвращался ни с чем. Дальше византийских земель его империя не смогла продвинуть свои границы. Выходит, не прав был его отец – султан Мурад, когда предрекал ему скорое завоевание Европы после взятия Константинополя.
Пребывая в таком мрачном состоянии, Мехмед не заметил, целившегося в него арбалетчика, который засел в густой листве дерева на обочине дороги. Стрела, выпущенная
– Кто ты таков, несчастный? – спросил Мехмед арбалетчика, ещё морщась от боли после падения на землю.
– Меня зовут Шандор, – ответил тот.
Он обливался кровью от полученных ран и едва держался на ногах
– Как посмел ты покуситься на мою жизнь, зная, какое страшное наказание ждёт тебя за это? – уже твёрдым голосом проговорил султан.
– Даже если ты казнишь меня тысячу раз, я всё равно не откажусь от мысли убить тебя вновь, ибо ты – самое гнусное создание на этой земле. Ты, который отнял у меня семью, кров, веру, оставив только одно – жажду отмщения.
Молодой мадьяр говорил голосом человека, близкого к помешательству. Глаза его безумно сверкали, а сам он, в свои, без малого, двадцать лет, выглядел очень взрослым.
– И если сегодня моя кара не настигла тебя, то знай, что скоро свершится проклятие всех тех, кому ты причинял нескончаемое горе, – продолжал свою исступленную речь мадьяр. – Будь же ты проклят.
Это были последние слова несчастного, ибо после знака Мехмеда Сулейман страшным ударом тяжёлого меча буквально расчленил раненое тело Шандора.
Мехмед, потрясённый происшедшим, с трудом взял себя в руки и, пересев на другого коня, продолжил путь, уже двигаясь за спинами своих охранников.
На следующий день султан вдруг принял неожиданное для всех решение: покинул войско и с небольшим отрядом направился в Адрианополь, который до взятия Константинополя был столицей османов. Он въехал в город без предупреждения и, никем не встречаемый, сразу же направился в бывшую резиденцию своего отца.
С тех пор как столица переместилась в Стамбул, Мехмед ни разу здесь не был, и потому дворец султанов выглядел довольно угрюмо. Молодой правитель османов медленно шагал по длинным тёмным коридорам, заглядывая в пустующие покои. Во время царствования его отца Мурада Второго здесь вовсю кипела дворцовая жизнь, тут Мехмед был коронован на престол после внезапного апоплексического удара постигшего его отца.
Султан зашёл в личные покои Мурада и остановился перед его портретом на стене. После сокрушительного поражения под Белградом Мехмед как никогда нуждался в отцовской поддержке. Он усиленно всматривался в великолепно исполненный портрет, будто стараясь хоть на миг воскресить своего родителя. В эту трудную минуту он многое бы отдал, чтобы услышать уверенный спокойный голос отца, в советах которого он так сейчас нуждался.
С портрета смотрел зрелый мужчина с тонкими губами и горбатым носом. Его тёмные глаза одновременно излучали и мудрость, и лукавство. Отец будто вопрошал: «Что сынок трудно нести бремя власти? А ведь я тебя предупреждал. Будут не только громкие победы. Слава победителя завораживает, охмеляет, и после этого горечь поражений кажется намного сильнее».