Маски сброшены
Шрифт:
– Упрекать в бесплодии, причиной коего стали сложные роды, отвратительно и недостойно любого мужчины, если в нем есть хоть крупица порядочности, чести и благородства. Однако к тебе это не относится. И посему, твои упреки и постоянные напоминания о моем бесплодии мне безразличны.
– Какие слова! Но мне они тоже безразличны. Чего я не могу сказать о фамильных драгоценностях. Если рассудить по справедливости, то они должны находиться у меня. Думаю, Алексису они без надобности. А вы, моя дражайшая супруга, собираетесь со мной разводиться. И с вашей стороны просто непорядочно
– А с твоей стороны порядочно обвешивать этими драгоценностями, которые носила твоя матушка, невесть кого; или сдавать их в ломбард затем, чтобы выручить за них убогую сумму и сразу же её прокутить?
– Ну, зачем же так приземленно!
– брезгливо фыркнул Ворожеев.
– Я собираюсь подарить их той, которая займет место княгини Ворожеевой, когда вы его оставите. Не смотрите на меня таким недоброжелательным взглядом, моя дражайшая супруга! Если вы со мной разведетесь, я попытаюсь найти счастье с другой женщиной. Быть может, не столь благородной и умной, как вы, но зато более горячей, страстной и пышущей здоровьем. А самое главное - она подарит мне бурные ночи и много наследников - то на что вы, моя дражайшая супруга, уже давно неспособны.
– Неужели я наконец-то от тебя освобожусь?
– холодно произнесла Елизавета, пряча под своей холодностью обиду.
– А я-то думала, мне предстоит тяжелая битва!
Ворожеев панибратски похлопал её по плечу.
– Eh bien, que tu!20 - ухмыльнулся он.
– Разве я могу тебя разочаровать? Я предоставлю тебе такую битву, какой даже не видел сам Бонапарт. Я пущу в ход все средства.
– Зачем? Зачем тебе все это нужно?
– Затем, что тебе это не нужно, - просто объяснил он.
– Глупо было задавать этот вопрос, - с горечью произнесла Елизавета. Ты всегда все делал вопреки моим желаниям. Все твои поступки и действия сводились в конечном счете к тому, чтобы досадить мне. Тебе доставляло неописуемое удовольствие все то, что было неприятно мне.
– Не могу сказать, чтобы наш брак доставлял мне хоть какое-либо удовольствие, - пренебрежительно произнес он.
– Ты разочаровала меня как жена и как мать. Но для меня брак - священен. Мы повенчаны в церкви. Нас соединил Господь. Отречься от этого брака - все равно, что совершить святотатство.
Он произносил эти высокопарные фразы с иронией, смешанной с откровенной издевкой. Он знал, что его утонченные и подковыристые издевательства действовали на неё гораздо больнее, нежели грубые оскорбления. И он не упускал случая, чтобы их применить.
– Шут! Насмешник! Ничтожный и подлый человек!
– сквозь зубы прошипела Елизавета, стараясь сдерживать свой порыв ярости.
– Как я тебя ненавижу!
– Возможно ли это?
– с наигранным возмущением спросил Ворожеев. Возможно ли ненавидеть отца своего сына? Сына, которого обожаешь! Оскорбляя меня подобными словами, ты оскорбляешь своего сына. Нашего дорогого Алексиса. Ведь он - плоть от плоти моей. Не правда ли, забавно? Твой единственный сын - твоя гордость, твоя радость и смысл твоей жизни, - плоть от плоти моей. Тот, кого ты больше всего любишь, является продолжением и частью того,
– Ты в этом уверен?
– непроизвольно вырвалось у Елизаветы.
– В чем именно? В том, что ты любишь Алексиса или в том, что ненавидишь меня? Или, может быть, в том, что Алексис - плоть от плоти моей?
От его последних слов Елизавету передернуло. Ее охватило волнение.
– Так какая же из моих уверенностей должна вызвать у меня сомнение? настаивал он.
– Вряд ли Алексиса можно назвать твоим продолжением, - несмотря на свое волнение, твердым, спокойным голосом заявила она.
– Слава богу, ему не передались от тебя твои отрицательные черты и повадки. Он куда более мое продолжение, нежели твое.
– И тем не менее он мой сын, - с гордостью произнес Ворожеев.
– В нем течет моя кровь. Он Ворожеев! Он единственный наследник древнего княжеского рода Ворожеевых!
Елизавета закрыла глаза и поднесла руки к вискам, словно сказанное причиняло ей огромную боль. Ворожеев окинул её злорадным взглядом.
– Ручаюсь, ты бы все на свете отдала, чтобы это было не так! ухмыльнулся он.
– Ты бы хотела, чтобы его отцом был кто-нибудь другой. Неважно - кто! Лишь бы не я!
– Это верно, - холодно ответила она.
– Но увы!
– развел руками он.
– Увы, для тебя и, к радости, для меня, я - отец Алексиса.
– Как знать!
– Право, если бы я не был так уверен в твоей высоконравственности и добродетели, подобное восклицание заронило бы в моей душе сомнения.
В этот момент на пороге кабинета показался Алексис. В руке он держал канделябр. Мерцающее пламя свечей освещало его прекрасное, благородное лицо, на котором едва заметны были следы тревоги.
– Матушка, что здесь происходит?
– обеспокоенно спросил он.
– Я услышал голоса и... Le pere21? Вы здесь? В такой час?
– Mais que tu es etonne, le fils?22 - развязным тоном произнес Ворожеев.
– Как-никак я нахожусь в спальне своей супруги.
– Перестань насмешничать!
– воскликнула Елизавета.
– К моему великому сожалению, эти двери для меня уже давно закрыты, с напыщенным вздохом произнес Ворожеев.
– И мне остается только одно: подобно влюбленному рыцарю, рискуя своей жизнью, пробираться в заветную комнату, дабы лицезреть даму своего сердца. Ты не представляешь, мой дорогой Алексис, как я истосковался по своей супруге и по тебе - своему сыну!
– Однако вам не нужно было приходить сюда ночью, да ещё тайно, - с нотками упрека произнес Алексис.
– Вы очень напугали матушку. И меня, признаться, тоже. А если бы вас приняли за грабителя? С вами ненароком могли сделать что-нибудь недоброе. Мне страшно об этом подумать!
– Страшно подумать?
– жалостливым голосом переспросил Ворожеев. Какое чуткое сердце у моего сына! Тебе небезразлична моя судьба?
– Конечно. Вы же мой отец.
– Как ты меня растрогал, мой дорогой Алексис! Позволь мне обнять тебя!
– Он протянул руки к сыну, однако тот не двинулся с места.
– Ну что же ты? Приди в мои объятия, мой дорогой Алексис!