Маски
Шрифт:
О, мэтр политики, доктёр-эс-леттр д'Ареньяк мадемуазель де-Лебрейль говорил – о нем: точно.
В беседу вмешался профессор Душуприй: Белград.
– Наступательный патриотизм, развиваемый вами, заслуживает порицания.
И – кисти рук, быстро поднятых четким расставом локтей, ущипнули пенсне и взнесли на горбину дерглявого носа Душуприя.
– Сэрт, – он рассклабился.
– Метрика, карточка, корреспондентский билет, – все в порядке; но главное: с милитаризмом боритесь, – напутствовал друг, доктор Нордэн, известнейший публицистический – что? – псевдоним математика, доктора фон Пшор-ра-Доннера из-под Упсалы, который с геометром
– Как в Ньюкестле вы – против? В Торнео же – за?
И профессор Душуприй нос ткнул в потолок (и означалась лысина: взлизы за лоб).
– Это – кровь публициста… – старалась мадам Эломёлло.
– Весьма темпераментно, – сухо отрезал профессор Душуприй: и носом – в бифштекс: с потолка.
Видно, перехватил, потому что Боргстром, швед, от шоккинга – в кекс:
И Друа-Домардэн – подавился: бифштексом.
«Пелль-Мелль»-мэтр-д'отель:
– О, моесье Домардэну пассэ [85] : перцу, хрену!
85
пассэ (фр.) – передайте.
Он задержь заметил в «Пелль-Меллье» отеле? войдет, – и профессор Душуприй, словак, – нос в тарелку; выходит, – а в спину, как блохи, словечки: горело лицо; и хотелось хвататься за губы; как… как… диффамация.
Чья?
Этот – не тот
Из портьеры ударами пяток, защелкавших, точно бичи о паркет, как хронометр, с попыткой бежит головою, – биткою, – к столу, – неприятный субъект, – тот, который еще с парохода показывал, что Домардэна и нет перед ним, что он – воздух; не бросив поклона, – свиную щетину волос опрокинул в тарелку: разжевывать красное мясо, чтобы тонус тупого молчания длить и показывать ухо и мощную шею с надутыми жилами.
Психики нет: никакой!
– Ки эс донк? [86]
– Амплуайэ дю [87] , – мадам Эломелло ему, – женераль Булдукофф.
– Жоффр! [88]
То «Пелль-Мелль» метр-д'отель, прибежавший на помощь с бутылкой боржома, – с банальнейшим:
– Ж'оффр!
И в удесятеренном усилии что-то понять, что-то выпрямить фейерверк вырыгнул громких блистательных очень острот, вызывавших восторги в Париже, – острот, относившихся явно к желанью ввести в разговор и «его» – к Долобобко!
86
Ки эс донк? (фр.) – Кто?
87
амплуайе (фр.) – чиновник.
88
жоффр (фр.) – предлагаю.
Но красный квадрат пожирал свое красное мясо: с посапом; он – не отзывался.
Вдруг корпус сломав, – головой, как биткою, – к Стосоцо, поднес он свои – три —
– морщинки.
Болбошил
– Сослепецкий…
– Хрустальном…
– Хрустнет…
Друа-Домардэн не расслышал, ломаясь в куверт, чтоб в салфетку разжамканный рот:
– О – тро фор: сэрт… [89] О, о!
Это – хрен с осетриной?
Лакей из-за плеч: углом блюда:
89
О-тро фор: сэрт (фр.). – О, это уж слишком.
– Десерт…
Три морщинки пошли от стола, волоча за собой два очка, волоча за собой Домардэна – в курительную.
Если лондонский этот – московский, им виданный «тот» – он, объятый жеглом, – силуэт из бумаги, сморш красно-коричневый, черно-лиловый, качаемый – пламенем!
Руку закинув за фалду, другою схватясь за конец бороды, меж Стосоцо и Сердиллианцевым, мимо стола, отражаяся в зеркале, червеобразный, глиссандо, – вырезнул, чтобы – «его», чтоб – «ему», – собираясь упасть, —
– в пасть!
– Пардон, – но мне кажется, что мы… до Бергена… вместе…: Друа-Домардэн, пюблиссист!
– О, бьенсгор!
У Друа-Домардэна так даже платок из рук выпал; угодливо корпус сломав, чтоб платочек поднять, – «этот» подал платочек с подшарком:
– Велес-Непещевич.
И пяткой, как плеткою, – по полу, лопнув в него анекдотом: такая бомбарда!
И пели в соседнем салоне: «Я стражду… Я жажду… Душа истомилась в разлуке» – романс: композитора Глинки.
Я стражду, я жажду
С тех пор зачастил ежедневно Велес-Непещевич к нему: подминать под себя разговор.
Домардэн черно-бронзовою бородою морочил: свои комплименты расслащивал, пятясь.
Велес-Непещевич тащил его в «Бар».
Он – показывал:
– «Жоржинька Вильнев: из Вильны… Смотрите: подмахивает, точно хвостиком: вильна какая: попахивает!
Представлял:
– Познакомьтеся: Эмма Экзема… Подруга моя!
– Адвокат Перековский…
Присвинивал (в сторону):
– Выудил сумму у Юдина, спёр у Четисова честь: настоящий перун… Так что дама с пером появилась при ем, – Зоя Ивис…
– Да я… повезу: покажу…
Домардэн, – сухопарый, поджарый, но червеобразный какой-то, – с извилистым дергом, с развинченным дергом, как вскочит, раз пойманный, в сени теней – скрыть лицо, потому что:
– Вы были в Москве?!
– Я? Ни разу.
– Сказали, – на Сретенке: стало быть, – были…
В лоб – лбом: хохотали морщинки, – три:
– О, публицист, как публичный мужчина, – инкогнито, в личных делах.
Домардэн же, прожескнув очками:
– Тупица он? Что негодяй, – несомненно; и – ищет чего-то; что липнет, как пьявка, – понятно: Друа-Домардэн, все же, – имя.
Из тени, расклабясь, сластил комплиментами.
Шаркали вместе, – с попышкой, – по дням; все Велес-Непещевич, вбегая, блошливые щелочки скашивал, шлепал губой, кровожаждал, —
– кого?
Коновал: жеребцов переклал.
Это длилось до вечера у Тигроватко.
Друа-Домардэн с того вечера стал не таким, каким выглядел он из «Пелль-Мелля»: не милочку, – психику, – а околевшую психу с колом, в нее вбитым мохнатою лапой, сложили пред этим подобием «я».