Масоны
Шрифт:
Его Пьер, снова было поступивший на службу, вдруг заболел той же нервной горячкой, которой он болел в Москве. M-me Углакова уехала уже к сыну, чтобы быть при нем сиделкой; но, тем не менее, когда Егор Егорыч и Сверстов рассказали Углакову дело Тулузова, он объявил им, что сейчас же поедет к генерал-губернатору, причем уверял, что князь все сделает, чего требует справедливость. Покончив на этом, Егор Егорыч и Сверстов расстались с Углаковым и поехали: первый домой, а другой пересел на извозчика и отправился к Мартыну Степанычу Пилецкому, с которым Сверстов от души желал поскорее повидаться.
Сусанна Николаевна между тем, заметно поджидавшая
– Ну, что у Углаковых?.. Как там идет?
– Там идет скверно, - бухнул прямо Егор Егорыч, - наш общий любимец Пьер заболел и лежит опять в горячке; мать ускакала к нему, отец сидит, как пришибленный баран, и сколь я ни люблю Пьера, но сильно подозреваю, что он пьянствовать там начал!
Сусанна Николаевна при этом побледнела только, и что она чувствовала, предоставляю судить всем молодым дамам, которые в сердцах своих таили чувствования, подобные ее чувствованиям!
X
В кофейной Печкина вечером собралось обычное общество: Максинька, гордо восседавший несколько вдали от прочих на диване, идущем по трем стенам; отставной доктор Сливцов, выгнанный из службы за то, что обыграл на бильярде два кавалерийских полка, и продолжавший затем свою профессию в Москве: в настоящем случае он играл с надсмотрщиком гражданской палаты, чиновником еще не старым, который, получив сию духовную должность, не преминул каждодневно ходить в кофейную, чтобы придать себе, как он полагал, более светское воспитание; затем на том же диване сидел франтоватый господин, весьма мизерной наружности, но из аристократов, так как носил звание камер-юнкера, и по поводу этого камер-юнкерства рассказывалось, что когда он был облечен в это придворное звание и явился на выход при приезде императора Николая Павловича в Москву, то государь, взглянув на него, сказал с оттенком неудовольствия генерал-губернатору: "Как тебе не совестно завертывать таких червяков, как в какие-нибудь коконы, в камер-юнкерский мундир!" Вместе с этим господином приехал в кофейную также и знакомый нам молодой гегелианец, который наконец стал уж укрываться и спасаться от m-lle Блохи по трактирам. То, что он будто бы женится на ней, была чисто выдумка Углакова. Наконец, как бы для придачи большей пестроты этому разнокалиберному обществу, посреди его находился тот самый толстенький частный пристав, который опрашивал свидетелей по делу Тулузова и который, по своей вожеватости, состоял на дружеской ноге с большею частью актеров, во всякое свободное от службы время являлся в кофейную.
Разговор между собеседниками начался с того, что Максинька, не без величия, отнесся к частному приставу с вопросом:
– А что, нашего Петю... того... прихлопнут?
– За что его прихлопнут?
– отвечал частный пристав, как бы не понявший вопроса Максиньки.
– Ну, там, вы сами знаете за что!
– сказал Максинька и скорбно захохотал.
– Нет, ничего не будет, - успокоил его частный пристав.
– Вам известна вся эта история, про которую бог знает, что рассказывается?
– спросил важным, но вместе с тем и гнусливым несколько голосом невзрачный господин.
– Известна-с, потому что я и производил это дело, - объяснил пристав.
– По-моему, вы неблагородно поступили, что позволили себе накрывать, и кого же?.. Дам!
– укорил его Максинька, всегда верный своему возвышенному взгляду на женщин вообще и на благородных дам в особенности.
–
– спросил его с комическою серьезностью пристав.
– Нет, - сказал протяжно Максинька.
– Ну, так и мы, полиция, не можем не слушаться закона!
– объяснил ему частный пристав.
– Скажите, донос, что ли, или жалоба от кого-нибудь была об этом? продолжал расспрашивать мизерный господин.
– Жалоба была, - начал частный пристав и вслед за тем, осмотрев всю комнату и видя, что особенно посторонних в ней никого не было, продолжал вполголоса, - господин Тулузов жаловался, предполагая в этих сборищах найти жену свою, и действительно нашел ее там.
– Но кто же с ней еще другие дамы были?
– поинтересовался мизерный господин.
– Ну, это наша полицейская тайна, - возразил частный пристав, - я могу сказать одно, что все это дамы из высшего круга.
– Хороша тайна!
– перебил с гневной усмешкой Максинька.
– И зачем же вы про Тулузову рассказываете?
– Госпожу Тулузову я наименовал потому, что о ней и без меня всем известно.
– Я и других тоже знаю, - произнес, лукаво подмигнув, камер-юнкер.
– В первую голову, тут была Н.
– Так!
– подтвердил частный пристав.
– Потом Р. и Ч.
– Все так!
– не отвергал частный пристав.
– А что же в этих сборищах было противозаконного?
– пожелал узнать гегелианец.
Частный пристав пожал плечами и проговорил:
– Незаконного, если хотите, ничего не было, но неприлично же дамам так вести себя.
– Полиция-то пуще всего понимает приличия!
– произнес опять с гневом и иронией Максинька.
– Но в чем, собственно, неприличия эти состояли?
– допытывался гегелианец.
– Мне рассказывали, что там накрыта была совершенно скандалезная сцена.
– Почти, - произнес с усмешкой частный пристав, - и чтобы оправдать полицию, я должен начать издалека, - года два тому назад в Лефортовской части устроился и существовал так называемый Евин клуб, куда, понимаете, не мужчины приглашали дам, а дамы мужчин, которые им нравились; клуб этот, однако, по предписанию из Петербурга, был закрыт; но на днях господин Тулузов в прошении своем объяснил, что Евин клуб снова открылся. Согласитесь, что при такого рода обстоятельствах мы не могли бездействовать, и начальство это дело поручило мне.
– Как лицу опытному в таких делах, - не переставал язвить частного пристава Максинька.
Тот немного при этом вспыхнул в лице, но нисколько не растерялся.
– Да, Максинька, я опытен!.. Вот попадись и ты мне на любимой тобой Козихе и побуянь там, я тебя сейчас же упрячу в сибирку.
– Дудки! Пете, небось, ничего не мог сделать!
– возразил Максинька и опять захохотал иронически.
– Да ведь Петя человек молодой, красивый, а ты-то что такое?
– Как я что?.. Я тоже человек!..
– Сомнительно, очень сомнительно, Максинька...
– стал тоже и его доезжать частный пристав.
– Помнишь ли ты, что про тебя сказал Никифоров, когда к вам затесалась на репетицию собака и стала на тебя глядеть?
– Ничего он про меня не сказал, - притворился Максинька, как будто бы в самом деле забыл.
– А вот он что сказал, - напомнил ему частный пристав, - он гладит собаку да и говорит: "Не удивляйся, Амочка, не удивляйся, это тоже человек". А уж если собака усомнилась, так нам и бог простит.