Масоны

Писемский Алексей Феофилактович

– Сусанна Николаевна, - продолжал Углаков, - ваше молчание, ваша осторожность до такой степени мучат меня, что я или убью себя, или с ума сойду.

Сусанна Николаевна и на это молчала.

– Но если уж в вас нисколько нет любви ко мне, - продолжал Углаков трепетным голосом, - то дайте мне, по крайней мере, вашу дружбу, какой наградила меня Муза Николаевна...

– Дружбу? Извольте!
– почти с радостью воскликнула Сусанна Николаевна.
– Я готова к вам питать ее и буду вам искренний и полезный друг... Вот вам в том рука моя!..
– заключила она и, нимало не остерегаясь, сама протянула ему

руку, которую Углаков схватил и начал целовать десять, двадцать, пятьдесят раз.

– Будет же, будет!
– говорила ему Сусанна Николаевна, тщетно стараясь оторвать свою руку от его губ.
– Идите же, наконец, вон, Углаков!.. Вы, я вижу, не стоите дружбы!
– почти крикнула она на него.

Углаков оставил ее руку и в явном отчаянии опустился на одно из кресел.

– Вы правы, я не могу оставаться вашим другом!
– произнес он.

– Ну, так вот видите что, - заговорила Сусанна Николаевна со свойственною ей в решительных случаях энергией, - я давно это знаю и вижу, что вы не друг мне, потому что не счастья мне хотите, а желаете, напротив, погубить меня!..

Углаков отрицательно затряс головой и откинулся на спинку кресла.

– Да, погубить, - повторила Сусанна Николаевна, - потому что, если бы я позволила себе кем-нибудь увлечься и принадлежать тому человеку, то это все равно, что он убил бы меня!.. Я, наверное, на другой же день лежала бы в гробу. Хотите вы этого достигнуть?.. Таиться теперь больше нечего: я признаюсь вам, что люблю вас, но в то же время думаю и уверена, что вы не будете столь жестоки ко мне, чтобы воспользоваться моим отчаянием!

Сколь ни восхитило Углакова такое признание Сусанны Николаевны, последние слова ее, однако, сильно ограничили его восторг.

– Значит, - проговорил он, - мне остается выбирать одно из двух: или вашу смерть, или мою собственную, и я, конечно, предпочту последнее.

– Нет, нет, и того не делайте!
– воскликнула Сусанна Николаевна.
– Это тоже сведет меня в могилу и вместе с тем уморит и мужа... Но вы вот что... если уж вы такой милый и добрый, вы покиньте меня, уезжайте в Петербург, развлекитесь там!.. Полюбите другую женщину, а таких найдется много, потому что вы достойны быть любимым!

– Вы остаться даже мне около вас не позволяете?
– сказал, склонив печально свою голову, Углаков.

– Не позволяю оттого, что я... вы видите, я сама не знаю, что такое я!..
– ответила ему, горько усмехнувшись, Сусанна Николаевна!
– Но я молю вас пощадить и пощадить меня!.. Поверьте, я не меньше вас страдаю!..

– Извольте, уеду!
– произнес Углаков и, встав, почтительно поклонился Сусанне Николаевне, чтобы уйти, но она торопливо и задыхающимся голосом вскрикнула ему:

– Еще просьба!.. Прощаться не приезжайте к нам, а то я, боюсь, не выдержу себя, и это будет ужасно для Егора Егорыча.

– Не приеду, если вы не хотите того, - сказал Углаков и окончательно ушел.

По уходе его Сусанна Николаевна принялась плакать: видимо, что ею овладела невыносимая печаль.

Но что же это такое?
– возможен здесь вопрос.
– Сусанна Николаевна поэтому совершенно разлюбила мужа? Ответ на это более ясный читатель найдет впоследствии, а теперь достаточно сказать, что Сусанна Николаевна продолжала любить мужа, но то была любовь пассивная, основанная

на уважении к уму и благородству Егора Егорыча, любовь, поддерживаемая доселе полным согласием во всевозможных взглядах; чувство же к Углакову выражало порыв молодого сердца, стремление к жизненной поэзии, искание таинственного счастия, словом, чувство чисто активное и более реальное. Когда Сусанна Николаевна увидала, что Егор Егорыч подъехал к крыльцу, она, чтобы скрыть от него свои слезы, бросилась опрометью к себе наверх и не сходила оттуда весь остальной вечер. Что касается Углакова, то он прямо от Марфиных поскакал к другу своему - Аграфене Васильевне, которую, к великому утешению своему, застал дома тоже одну; старичище ее, как водится, уехал в Английский клуб сидеть в своем шкапу и играть в коммерческую игру. Аграфена Васильевна, по искаженному выражению лица милого ее чертенка, догадалась, что с ним что-то неладное происходит, и первое ей пришло в голову, что уж не засужден ли Лябьев.

– Ну, садись и рассказывай, что Лябьевы, все ли у них благополучно? спросила она торопливо.

– Лябьевы... ничего, пока здоровы!
– отвечал Углаков отрывисто.

– Отчего же ты такой, словно с цепи сорвался?

– Я с чего такой?
– повторил Углаков.
– Но вы прежде, тетенька, велите мне дать вина какого-нибудь, покрепче!

– Ну, это, дяденька, ты врешь!.. Крепкого вина я тебе не дам, а шампанским, коли хочешь, накачу.

И Аграфена Васильевна велела подать шампанского, бывшего у нее всегда в запасе для добрых приятелей, которые, надобно сказать правду, все любили выпить.

Углаков, подкрепившись вином, передал Аграфене Васильевне буквально всю предыдущую сцену с Сусанной Николаевной.

– Поди ты, какая ломака барыня-то!.. По пословице: хочется и колется... И что ж, ты уедешь?

– Уеду, тетенька, потому что все равно... Если я не уеду, она в деревню уедет, как уж сказала она мне раз.

– Это так, да!
– согласилась Аграфена Васильевна.
– Да и поберечь ее тебе в самотко надобно; не легко тоже, видно, ей приходится.

– Поберегу! Что бы со мной ни было, а ее я поберегу!

– Сам-то тоже не благуй очень!.. И что вы тут оба намололи, удивительное дело! Ты убьешь себя, она умрет... Как есть вы неженки!

– Не неженки, а что, точно, очень непереносно... А что пить я стану, это будет!.. Ты так, тетенька, и знай!

– Попить, ничего, попей!.. Вино куражит человека!.. Помни одно, что вы с Сусанной Николаевной не перестарки какие, почесть еще сосунцы, а старичок ее не век же станет жить, может, скоро уберется, и женишься ты тогда на своей милой Сусаннушке, и пойдет промеж вас дело настоящее.

– Ах, тетенька, если бы это когда-нибудь случилось!.. И вдруг мне Сусанна Николаевна пропоет песенку Беранже: "Verse encore; mais pourquoi ces atours entre tes baisers et mes charmes? Romps ces noeuds, oui, romps les pour toujours, ma pudeur ne connait plus d'alarmes!" - продекламировал Углаков.

Аграфена Васильевна слушала его, улыбаясь, будучи очень довольна, что чертенок поразвеселился.

– Что ж это значит?
– спросила она.

– Значит это, тетенька: "Наливай мне вина! Но зачем же эта рубашка мешает тебе целовать мои красоты? Прочь ее, и прочь навсегда! У меня уж нет более стыдливости к тебе!"