Масоны
Шрифт:
– Ври больше!
– нашел только возразить на это Максинька.
– Ну, плюньте на него, рассказывайте далее!
– почти приказал частному приставу невзрачный господин, видимо, заинтересованный и даже как бы обеспокоенный рассказом того.
– Далее было...
– принялся повествовать частный пристав.
– Я вместе с господином Тулузовым часа в два ночи отправился в указанный им дом... Прибыли мы в оный и двери нашли незапертыми... Входим и видим, что в довольно большой зале танцуют дамы в очень легоньких костюмах, да и мужчины тоже, кто без фрака, кто без мундира... Ужин и возлияния, надо полагать, были обильные... Тулузов взял жену за руки и почти насильно увел в другую комнату,
– "Убирайтесь, говорит, к черту! Здесь никакого Евина клуба нет, а у нас афинский вечер". К ней, конечно, пристали и мужчины, которым я говорю: "Вы, господа, конечно, можете разорвать меня на кусочки, но вам же после того хуже будет!" Это бы, конечно, их не остановило; но, на счастие мое, вышел Тулузов и говорит мне: "Я не желаю вести этого дела".
– "Очень хорошо, говорю, а я и пуще того не желаю!.." Так мы и разъехались.
– Госпожа Тулузова, - вмешался вдруг в разговор кончивший играть на бильярде надсмотрщик гражданской палаты, - вчера у нас совершала купчую крепость на проданное ею имение мужу своему.
– А велико ли это имение?
– спросил, моргнув глазом, камер-юнкер.
– Всего одна деревня в двадцать душ, - сказал надсмотрщик.
– C'est etonnant! Qu'en pensez vous? [187]– отнесся камер-юнкер к гегелианцу и, видя, что тот не совсем уразумел его вопрос, присовокупил: Поэтому господин Тулузов за двадцать душ простил своей жене все?..
187
– Это удивительно! Что вы об этом думаете? (франц.).
– Бог его знает, - отозвался с презрением ученый, - но меня здесь другое интересует, почему они свое сборище назвали афинским вечером?
– О, это я могу тебе объяснить!
– сказал окончательно гнусливым голосом камер-юнкер.
– Название это взято у Дюма, но из какого романа - не помню, и, по-моему, эти сборища, о которых так теперь кричит благочестивая Москва, были не больше как свободные, не стесняемые светскими приличиями, развлечения молодежи. Я сам никогда не бывал на таких вечерах, - соврал, по мнению автора, невзрачный господин: он, вероятно, бывал на афинских вечерах, но только его не всегда приглашали туда за его мизерность.
– Но когда ж они происходили? По определенным дням?
– стал с живостью расспрашивать молодой ученый, который, кажется, и сам бы не прочь был съездить на эти, в греческом вкусе, развлечения.
– Никаких определенных дней не было, - отвечал гнусливо камер-юнкер, а случалось обыкновенно так, что на каком-нибудь бале, очень скучном, по обыкновению, молодые дамы сговаривались с молодыми людьми повеселей потанцевать и поужинать, и для этого они ехали в подговоренный еще прежде дом...
– Однако, позволь, мне рассказывали, что в известный час амфитрион ужина восклицал: "Couvre feus!" [188] , - возразил ему молодой ученый, которому с ужасом и под величайшим секретом рассказывала это m-lle Блоха.
188
"Гасите свечи!" (франц.).
– Не знаю-с!
– заперся мизерный камер-юнкер.
– А это, по-моему, было хорошо!
– воскликнул громко Максинька, но на него
– Любопытно бы знать, какие, собственно, в самих-то Афинах были эти вечера?
– спросил гегелианца вкрадчивым голосом частный пристав.
– То есть пиры их правильнее назвать, - сказал тот, - которым, по большей части, предшествовал обед, соответствующий римскому coena [189] ; такие обеды происходили иногда и у гетер.
189
вечерняя трапеза (лат.).
– А гетеры, кто такие это?
– перебил молодого ученого частный пристав все с более и более возрастающим любопытством.
– Это женщины, которые продавали любовь свою за деньги, и деньги весьма большие; некоторые из них, как, например, Фрина и Аспазия, заслужили даже себе исторические имена, и первая прославилась красотой своей, а Аспазия умом.
– Понимаю-с!
– произнес, слегка мотнув головой, частный пристав.
– Но вот еще осмелюсь спросить: в тот вечер, на который мы приехали с господином Тулузовым, одно меня больше всего поразило, - все дамы и кавалеры были, с позволения сказать, босиком.
– По-гречески так и следует, - объяснил, улыбнувшись, гегелианец, греки вообще благодаря своему теплому климату очень легко одевались и ходили в сандалиях только по улицам, а когда приходили домой или даже в гости, то снимали свою обувь, и рабы немедленно обмывали им ноги благовонным вином.
– Вот как-с!.. Но все-таки, по-моему, это нехорошо, - наш сапог гораздо лучше и благороднее, - произнес частный пристав и мельком взглянул на собственный сапог, который был весьма изящен: лучший в то время сапожник жил именно в части, которою заведовал частный пристав.
– У меня есть картина-с, - продолжал он, - или, точнее сказать, гравюра, очень хорошая, и на ней изображено, что греки или римляне, я уж не знаю, обедают и не сидят, знаете, по-нашему, за столом, а лежат.
– То есть возлежат, - поправил его молодой ученый.
– Но ведь тут, может быть, и начальство какое-нибудь есть; неужели же они и перед начальством возлежат?
– воскликнул с полукомическим оттенком частный.
– Его все начальство-то беспокоит, - пробурчал язвительно Максинька, но на его слова опять никто не обратил внимания.
– А что греки кушали?
– допытывался частный пристав.
– Так же, как и мы, грешные, осетринку, севрюжинку?..
– Рыбу греки любили, - объяснил ему молодой ученый.
– И ветчину даже?
– приставал частный пристав.
– Колбасы и свинина у них тоже были в большом употреблении.
– А насчет выпивки?
– присовокупил частный пристав, облизнувшись слегка.
– За обедом греки совершенно не пили вина, а пир с вином у них устраивался после обеда и назывался симпозион, для распоряжения которым выбирался начальник, симпозиарх.
– Господа, - воскликнул вдруг при этом, вставая на ноги, частный пристав, - я так увлекся греческим пиром, что желаю предложить нечто вроде того всему нашему почтенному обществу!
Камер-юнкер хотя и сделал несколько насмешливую гримасу, но, однако, ничего, согласился почти первый; гегелианцу, кажется, было все равно, где бы ни убить время, чтобы только спастись от m-lle Блохи, и он лишь заметил:
– Но кого же, однако, мы выберем в симпозиархи?
– Вас, конечно!
– воскликнули все в один голос.
– О, господь с вами!
– произнес, как бы даже испугавшись, молодой ученый.
В этот момент вдруг встал Максинька и, выпрямясь во весь свой высокий рост, произнес могильным голосом: